0.5 Книга-рутина

Сложно поверить в то, что самая отвратительная, приторно скучная книга не та, которая пуста в эстетическом и смысловом плане, а, напротив, которая наполнена прекрасными метафорами и отсылками к твоей собственной жизни, даже если ты ее еще не прожил и, быть может, и не начинал. В какой-то момент чтения наступает погружение в свой мир, который создавался похожими по настроению моментами. Ты задумаешься над тем, а есть ли в этом романе настроение... но его нет, как и идей. Этот роман вообще не идеален, он – всего лишь оформившаяся в несколько повестей мысль. Молодая мысль, в которой не герои, а местоимения. Зрелая мысль, заявляющая о личности по имени и фамилии. И последняя мысль об отсутствии этой самой личности. Кажется, что где-то мелькала любовь, ты сам ее ждал у запертых дверей, а, быть может, среди своих местоимений на перроне пригородной электрички…

Роман назван пунктиром, но на его середине линия вдруг становится трезубцем в размышлениях Монахова. Его варианты того, как он мог бы поступить, вдруг предстают особо друг от друга и – ан нет – снова встают в одну сплошную. Пунктиры членятся вновь, находя параллельность в метафорах. Потом эти метафоры будет придумывать сам Монахов: существование жизни в бесконечном спектакле, запятая в самом конце книги с вырванными страницами, память – напоминание, непонимание – знание, бесконечные оттенки неподуманного, кратность бытия без краткой боли и короткой обиды, сокращение до одиночества, траченное место, «рифма»… Метафоры заменяют жизнь. Ее линия завивается в локоны дежа вю… Опыт становится отбросами. Тебе самому кажется, что все это ты уже читал, а иногда доходил до того сам, сам проживал, но, вместе с героем, задаешься вопросом «Когда же?» И нет ответа, как и нет жизни, потому что местоимение - не герой, фамилия – не личность, имя – вранье, то, что называлось жизнью, ушло... а так спешно вошла в роман наметка мысли о Боге и о чем-то идеальном. Но нет. Снова бессмысленная пустота... трусость, нерешительность, «подделанность под судьбу». И это все уже было. Пунктирные повторения «точка в точку»… И яблочки в черных жестких точках. Словно точки ставит здесь точность. На память.

«Как бы ни был далек поэтический образ, чужд и странен – он прежде всего всегда конкретен, даже не только точен, а именно предметен до чрезвычайности».
«…та свобода, которой награждает своих героев автор, рождается из той, которую он героически отвоюет у собственной жизни, и то – лишь в акте творения!.. <…> Поэты – певцы свободы не потому, что воспевают ее, а потому, что гибнут. Оттого с ними и носятся как с героями, что они удерживают свободу дольше всех и сохраняют за собой ценой гибели. Поэты – это герои самой литературы. Они уже не люди, но и не персонажи. Они – граница жизни и слова».

По сути, Битов написал прозой целую поэму, настолько роман лиричен, но по-бытовому сух. Он дает в книге презабавную теорию живого и мертвого героя. Теорию без жизни. Смерть литературного героя, у него, - милосердие автора. Как-то угнетающе выходит, если перенестись в реальный мир, есть ли в нем создатель или нет – в любом случае. И если нет, то жизнь похожа на беснующуюся в пунктире скуку романа, а если есть, то кроется ещё надежда в том, где остались недосказанности, недоделанности, а многое повторяемо не раз. В непунктирной Книге ведь ничто не сваливалось на голову без того, чтобы свалиться на нее понарошку. Быть может, и этот роман нужно было когда-то прочесть для своего «понарошку». Тем, кто никогда не задумывался над пустотой. А сейчас он похож на то, что должно было свалиться на голову, да ты уже был предупрежден. И в памяти не отразится, сколько точек не впечатывай в одно и то же место.