5

В каждой компании есть свой Ходасевич. Сложив руки на груди, прислонившись к стенке, он стоит с выражением усталости и равнодушия в лице. Он давно уже всё понял про вас, про эту компанию, про ваши песни, пляски и споры. В 15 лет он знал то, что люди знают в 30, в 30 он уже считает себя мудрецом, которого ничем не удивишь. В нём мало жизненного, чувственного, стихийного, преобладает аналитическое, оценочное, рассудительное. Пока вы скачете на празднике жизни, он уже сводит в уме бухгалтерию ваших прегрешений, ошибок, творческих и личных неудач, чтобы любовно представить отчет перед тем, кто согласится слушать. Ценность воспоминаний зависит от таланта вашего ходасевича. В “Некрополе” настоящий Ходасевич, Владислав Фелицианович, поэт, критик и литературовед Серебряного века и русской эмиграции, вспоминает своих соседей по литературной жизни, великих, вроде Брюсова, Горького и Есенина, и не столь известных. Дистанция – вплотную, пиетет – отсутствует, портреты – без прикрас. Вместо мифа – люди из плоти, вместо легенды – похождения, вместо канонизации – литературный анализ. Что же получилось? Одна из лучших книг в истории русской мемуаристики.

Все мы знаем мемуары самооправдательные, мемуары очерняющие, мемуары заказные, апологетические. Не таков “Некрополь”. Это написанный превосходным русским языком сборник эссе, в котором переплетаются неявным образом биографический и литературоведческий элементы: образ писателя вырисовывается в его трудах, а литература властно творит жизнь и человеческие типы. Важнейшая для Серебряного века парадигма – жизнеделания, духовного self-made’а, лейтмотивом проходит через всю книгу, главные герои которой сознательно играют свои роли во всеобщей пьесе, в театре, где вот-вот обвалится крыша. Вот жертва Серебряного века, Нина Петровская, несчастливо влюбленная в двух поэтов, отвергнутая ими, нервная, чувствительная, сгорающая натура. Вот её демон-искуситель – Валерий Брюсов, самопровозглашенный председатель поэтического Парнаса, по Ходасевичу, самовлюбленный, подленький, тщеславный человек, расчетливый формалист в поэзии и отношениях. Вот падший ангел – Андрей Белый, кумир невинных курсисток, мистический, параноидальный странник, двойственный, не умевший любить, не получившийся сверхчеловек. Вот бедный Муни, друг Ходасевича, совершенно тип разочарованного, не реализовавшегося творца; вот мудрый, беспощадно справедливый, верный Гершензон, которого время только закалило, рано ушедший из жизни. Вот выписанный с редкой для Ходасевича симпатией Горький, бескорыстный, владеющий своей славой, обманчиво простой, порой лицемерный, но только от любви к творчеству в человеке – о нём пронзительно светлая концовка книги, так резонирующая со смертельно точной брюсовской эпитафией.

Чем ближе Ходасевичу человек, тем вернее и острее он о нем пишет и тем дороже такой портрет для читателя. Мы навсегда запомним особенности брюсовского рукопожатия, горьковские слезы, мунины предсказания… Ходасевич хорош, когда имел случай наблюдать своих героев, когда его слова воодушевлены правильным чувством – злобой, завистью, состраданием, поздней любовью. Менее удачны строки о тех, с кем Ходасевича жизнь свела случайно и ненадолго. В главах о Блоке и Гумилеве, Есенине и Сологубе он пытается скорее угадать черты личности через поэзию, иногда удачно, порой лишь идя в русле общего мнения. Впрочем, и эти очерки написаны уверенно и живо.

“Некрополь” Ходасевича и родственная ему по замыслу книга “Курсив мой” Нины Берберовой (вот уж стилистически идеальная мемуарная пара!), доказывают нам, что в портрете любой эпохи черные и приглушенные краски не менее важны, чем яркие и пастельные тона. И что один умный, хоть и трезвый и беспощадный, взгляд со стороны стоит для поэта миллионов панегириков, написанных поклонниками. В конце концов, гении Серебряного века были безжалостны в конструировании собственного образа и не считались с жертвами на пути к вечности. Все они стоят таких мемуаров.