4 Vertigo

Рассказать кому-то об этой книге? Дело немыслимое и неблагодарное.
© satanakoga

Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Все стадии пройдены в единоборстве с текстом, который, кажется, вовсе не желает бороться: он то нежно обвивает, то наваливается всей тяжестью, и загнанно дышит в лицо, и бьёт наотмашь, и шуршит невидимым серым дождём, заливает глаза, затекает за шиворот...

расчленить, свести к простейшим формам и потом снова собрать
© Х.Х.Я.

— этого вы хотели? Не получится!
...что не мешает упоённо заниматься этим переводчице: предисловие её смертоносно для спойлерофобов, которые, жалобно скривившись, одним пальчиком отодвинут книжку в сторону; да и более-менее здравомыслящие читатели (угумс, имею нахальство себя к ним причислять!) найдут здесь немало поводов посидеть с отвешенной челюстью и глубокой задумчивостью во взоре: а браться ли за роман, который и не роман вовсе, а так себе, суповой набор «сделай сам»? К тому же обнаруживается, что мало настроиться на гомодраму, как тебе вроде бы пообещали: надо быть в курсе насчёт Андре Жида, Хайдеггера, Сведенборга, Эпоса о Гильгамеше, Меленском диптихе, рассказов Кафки... Помилуйте! Мне роман читать или в гуглёж с головой уйти?!
Позже обнаруживается, что реконструкция романа Х.Х.Я., предпринятая в предисловии — не более чем попытка собрать целого человека из фрагментов тела жертвы бесноватого душегуба, раскиданных им в чёрных полиэтиленовых мешках по разным концам угрюмого города. А они, эти разрозненные части целого, оставленные нам без всякого завещания глубоко несчастным (уверена в этом!) творцом, не отвратительны и тошнотворно уродливы, а прекрасны сами по себе, обособленно — как обломки античных статуй из разграбленных раскопок, словно классические гипсы в мастерской художника...
«Свинцовая ночь» с привкусом Гауфа и Майринка, с черногрудыми ангелами и тонким звоном абсурда в ушах (кстати, забыла предупредить: клаустрофобам не читать ни в коем случае! то есть другие части Э.н.к. — ради бога, а эту — не надо), внезапно даёт первый ключик к пониманию читаемого:

Он мог бы признаться, что любит в другом себя

Странное, ни разу не встреченное ни в жизни, ни в литературе «отклонение от нормы»: сплав гомосексуализма, педофилии и нарциссизма — это опять же если залипнуть на препарировании, а если место патологоанатома займёт поэт?.. Он шепнёт с упрёком: «Ханс любил свою юность!» — и будет прав.

Роман называется «Это настигнет каждого». Но что же Янн имел в виду под «это»? Любовь? Страдание? Сумасшествие? Одиночество? Смерть?
© DzeraMindzajti 

Я не в силах уйти, не вправе остаться. Душа превратилась в плёнку из пузырьков — не тех, что так вкусно «чпок! чпок!» в порядке борьбы с депрессией, а тех, что с каждым хрипом поднимаются и опадают при пневмотораксе. Слепым носорогом в броне из колючих угловых скобок, под которые мучительно забился песок многоточий, топчется по ней обезумевший от боли Х.Х.Я. Содержание романа течёт мимо меня, ускользает многоцветным платком по чёрной маслянистой поверхности, расплывается радужным бензиновым пятном поверх сточных вод. И вновь шелестит, сыплется нескончаемым дождём —

Похоже на шорох сухой травы у моря... или на услышанное сквозь сон дребезжание разбившегося оконного стекла...

Сквозь сон... Да, это было бы прекрасное объяснение! Но среди призрачной круговерти и маскирующегося под настоящую жизнь философствования вдруг Статуей Несвободы высится фру Линде — до ужаса настоящая, с омерзительным торжеством в маленьких блестящих глазках, вооружённая моралью, защищённая безнаказанностью... Ох, мне и сейчас зябко о ней вспоминать. Любому из нас, если он жив-человек, встречались в жизни такие фру и фрау, мадам и гражданочки, да пол не важен — обыватели, ханжи, мещане всех сортов. Они всегда лучше вас знают, как правильно, и обязательно вас осудят — чего бы это ни касалось :(
...наверное, я всё-таки слаба духом и не всегда в силах противостоять высокомерному нахальству таких особ. А вот Матье и Гари — нет, не то что выше этого: им просто наплевать, понимаете? Наплевать!
Уж Гари-то во всяком случае. Наверное, только он и свободен по-настоящему — он, на вид самый бесправный и обделённый, он свободнее всех остальных персонажей Э.н.к., вместе взятых.
Если он к кому и привязан — это к Матье. Если он к чему и прикован — то, как и Матье, к страшной сцене «резьбы по живому» из их юности, к той точке пространства-времени, которая чуть было не стала для Матье концом существования, но оказалась началом другой жизни, новой страницей его бытия, отныне неразрывно связанного с Гари.

Бесполезно спорить, о чём бы тут следовало умолчать, если мы в самом деле предпочитаем правду условностям и если уважаем любовь — какой бы она ни была...

К удивительному тексту нескольких тетрадей Х.Х.Я. — роману, так и оставшемуся незаконченным — в сущности, ничего не добавляют последующие страницы. Не надо пытаться вмонтировать их в только что дочитанное повествование: это не детали конструктора, не кусочки мозаики, которые непременно надо соединить в одно (одно?) осмысленное целое. Это варианты развития событий (на мой, по крайней мере, взгляд), сад ветвящихся тропок, оборотные стороны бликующих монеток на дне бассейна, в котором неотвратимо захлёбывается отчаянием наш двуединый герой. Свинцовой тяжести вода подступает к самому рту, заполняет горло... и последнее, что он видит — это рассевшиеся по краю его могилы зверюшки-филистеры. Тёмные глазки их блестят, носы дёргаются от любопытства, на мохнатых щеках играет румянец возбуждения. Подталкивая соседей в толстые бока, они важно говорят друг другу: «Это нас не кусается».

Я сказал, что хотел. И слова мои прозвучали. Ответа не было. Я всё ещё нахожусь на стороне тех, кого не удостаивают ответом.