5

Гинзбург написала свою книгу для тех, кто хочет знать больше о блокадном Ленинграде. Это то, что сразу бросается в глаза. О том, какие разговоры вели в очереди за хлебом, как просыпались ранним утром, как шли за водой в замерзшем, обледенелом, «издевательски красивом» городе. О том, как ходили на работу, и как ежеминутно думали о еде, но продолжали работать. Как бегали с одной столовой в другую, и какими жадными глазами смотрели на ничтожную порцию еды. Как распределяли продукты, и каким культом стало простое приготовление пищи. Целый обряд, целое священнодействие. Что значит «хорошо организованный голод». Что значит «непрестанное вытеснение страдания страданием». Эта книга о том, как работали писатели в блокаду, как проходили заседания, и о чем на них говорили. Каким махровым цветом цвел бюрократизм даже тогда, в годы войны, о каких темах нельзя было говорить, и о какие лазейки находили те, кто хотел сказать. Как менялась суть человека в условиях «полной несвободы». Эта книга для тех, кто интересуется литературоведением. Кому интересно, почему писателей начинают ценить уже после смерти, и как происходит понимание аудиторией произведения, как в любом литературном труде разворачиваются пласты, уровни жизненного, социального опыта. Для тех, кому интересна иная, очень независимая точка зрения на знаменитых Берггольц и Симонова. Она для тех, кому интересно увидеть механизм самореализации человека в нечеловеческих условиях. И как сама суть тщеславия, гордыни и прочих грехов прорывается наружу, находит возможность проявить себя. Эта книга о том, как меняется человек, как меняется мир, как сосуществует тоталитаризм и Большая Настоящая Литература. Как это вообще возможно – сохранить внутреннюю свободу внутри. Когда все выжигается снаружи. Эта книга для тех, кто хочет знать, каково это – жить вопреки.

«И тогда получится удивительная вещь – рационально использованная крайняя несвобода может стать режимом, средством внутреннего разгромождения и высвобождения…
Мы, потерявшие столько времени, – выиграли время»

Я читала эту книгу много месяцев, и надо признаться, получалось у меня это довольно медленно. И дело не в том, что требуется некое преодоление себя (оно, безусловно, требуется, потому что погружаешься в мир человека голодного, изможденного, мучительно переживающего состояние, в котором не удовлетворяются базовые потребности, но при этом сохраняющего остроту ума), но потому, что эта книга написана особым человеком. Мысли Лидии Гинзбург можно сравнить с холодным скальпелем, который в военно-полевых условиях без анестезии разрезает живую плоть. Эта книга требует особого внимания к себе, особого контекста, и боюсь даже особого читателя. Такого, который думает.

«Бывают не только Вторые рождения и Воскресения, бывают вторые и повторные смерти. Ар. – человек по крайней мере трех духовных смертей, и ему не подняться…»

Дальше...

Какая страшная мысль. И как она противоречит современным оптимистическим установкам, которые питают человека с самого детства. О том, что все будет хорошо, и о том, что жизнь продолжается, и, что на самом деле все можно пережить, если ты достаточно сильный – и смерть, и разлуку, и расставание, и утрату. В нас пестуют эту мысль – всесилия, всевозможности, последовательно-поступательности нашего движения. А может все не так. И на самом деле, мы духовно умираем каждый раз? Из-за безответной любви, из-за утраты близкого человека, из-за разбитой в дребезги мечты? Может быть, мы пережили даже не одну такую смерть, а несколько? И может кто-то из нас уже, в самом деле, не поднимется? Нет, я не хочу прослыть черным пессимистом. Но, на мой взгляд, сама по себе эта мысль имеет право на существование, хотя бы для того, чтобы знать. Чтобы признать за собой право на такую «смерть», не прикрываясь избитыми фразами о стрессе и депрессии.

Гинзбург потрясающе пишет. Ничего подобного я не ожидала увидеть, и не встречала никогда в советской литературе. Безусловно, надо учитывать, что писала она «в стол», но ведь сам факт! Ее смелые суждения, точные и меткие стрелы, попадают в цель издалека. Она пишет о таких вещах, о которых даже сейчас не принято говорить в подобном ключе. Например, о страхе смерти. В разговоре с Н.К. всплыло, что та, не боится смерти, и не испытывает никакого страха. Она возвела в «автоконцепцию» свои ценностные надстройки, но Гинзбург это не вводит в заблуждение. Она рассуждает – «страх – вовсе не вывод из объективных данных об опасности или о ценности того, что может быть утрачено. Страх – это эмоция, которая может возникнуть и может не возникнуть, как может возникнуть или не возникнуть эротическая эмоция, независимо от объективных эротических качества объекта. Чем соблазнительней объект, тем больше шансов, что возникнет вожделение; чем опаснее ситуация, тем больше шансов, что возникнет страх, но и только…»

В какой-то момент чтения, восприятие книги вдруг резко меняется. Больше нет желания цитировать каждую фразу, настойчиво предлагать прочесть всем друзьям и знакомым, или писать длинные «сочинения-рассуждения». Вдруг, она проникает в самую душу и закрывает все двери и окна, не хочет никого впускать, ни кого не видеть, не слышать. Эта книга – с самого начала была «не как все», и после полного и безоговорочного погружения, осталась во мне навсегда.