3.5

Дочитав книгу, почитала отзывы о творчестве Ю. Германа. Советские и современные.
Захар Прилепин: "Герман — большой имперский художник".
Дмитрий Быков: "Юрий Герман — это писатель всего, что не укладывается в норму, летописец всевозможных подвигов и чудачеств. С самого начала его привлекали гипермасштабные типажи, герои. Но мне кажется, что из замечательного бытописателя, летописца Москвы и Ленинграда 30-х годов, его несколько насильственно сделали сочинителем эпоса".
Мнение Прилепина вызывает нехорошую улыбку. С Быковым я почти согласна, хотя непонятно, кто же это заставлял Юрия Павловича...
Что мне понравилось? Сарказм и отрицательные герои. Страницы о непотопляемом Женечке Степанове и гнусной кадровичке Горбанюк читались с огромным удовольствием. Все эскапады и злодейства Инны Матвеевны получились у писателя на 10! Чего стоит только одно описание ее деятельности на посту лагерной врачихи:

Привыкла, выполняя волю начальства, заключенных врачей за «незаконные освобождения» строго наказывать для острастки. Привыкла сидеть развалясь, когда старый доктор или даже профессор, но заключенный, стоял перед ней по стойке «смирно». Привыкла раскатисто и насмешливо произносить — «р-р-азговорчики!». Привыкла к собственной фразе, усталой и отвечающей, как ей казалось, на все вопросы: «У нас не санаторий!» Привыкла, тоже не сразу, но все же привыкла к чудовищной, но общепринятой формулировке, звучавшей так: «Больной — здоров!» Привыкла отказывать в любых медикаментах, даже таких, какие были на складе, накладывая резолюцию, ставшую притчей во языцех: «Фронту, а не этим мерзавцам!» И привыкла, в довершение всех своих привычек, искренне ничему не верить, а потому никому, никогда, ничего не разрешать, а разрешенное запрещать. Двух-трех симулянтов она действительно, кажется, разоблачила, это были подонки, убийцы, насильники. Но не верила всем, даже мертвых подозревая в том, что они «филонят».
С уголовными она была попокладистее, и когда те однажды изувечили тихого профессора-ботаника затем лишь, чтобы отобрать у старика посылку, Инна Матвеевна для пользы дела шуму не подняла и увечья объяснила «несчастным случаем», разумно рассудив, что ботанику уже не поможешь, а уголовные и лагерное начальство — тот «контингент», с которым и в дальнейшем ей придется иметь дело.

Или описание семейства чекиста Ожогина:

От майора попахивало водочкой и чесночком, от Сони — духами. И ожогинская мама, похожая на портреты Чернышевского, тоже была тут — волновалась перед замечательным фильмом.
Наконец они все сели, свет медленно погас, и когда на экране появился Сталин, мама Ожогина первая зааплодировала и сказала сквозь слезы:
— Вот он!

А вот с положительными героями у Германа не все вытанцовывается. Штуб - тут все прямо-таки залито патокой. Даже советские критики деликатно отмечали, что в описании Штуба Юрий Павлович переборщил с мелодраматизмом. Старенький засаленный китель, любовь к Пушкину, героическое разведческое прошлое в тылу врага, мягкость, переходящая в мягкотелость. Своему наглому водителю, который бесцеремонно сжирает кухонные припасы штубовского семейства, слова упрека не скажет. Собачек-кошечек обидеть рука не поднимается. Читаешь – и помираешь от умиления:

Кошку Мушку ему удалось вынести за загривок, но когда он вернулся за собаками, братья-гибриды скрылись под тахту.
- Пош-шли отсюда! — сев на корточки, прошипел полковник.
Из-под тахты раздалось двухтактное постукивание. Это гибриды Джон и Джек заверяли полковника Штуба в своих искреннейших к нему симпатиях мерным поколачиванием хвостами об пол.
Август Янович наклонился совсем низко.
Глаза собак выражали из-под тахты подлинную любовь, даже любовь преданную, но и железное упорство. А помойная Мушка в это мгновение мягкой лапой растворила дверь и тигриной походкой пробралась на угретое место к Тутушке.

Тетушка Аглая. Вот не знаю, как я во второй части трилогии ей "не поверила", так и в дошла в третьей до полного бешенства. Ну ладно, твердокаменная, убежденная большевичка. Не боится за себя - пусть! Но зачем же своими безумными действиями подставлять под смертельный удар тех, кто тебе помог вырваться из лагерного ада, не говоря уже о родных и близких?
Так же непонятно для меня отношение автора к Зосе Штуб. После этого отрывка:

Потом немцы прорвались к правобережью Унчи. Тихая, кроткая, голубоглазая, невероятно рассеянная и добрая Зося проявила вдруг никому не известные черты характера. На коротком собрании в читальном зале библиотеки Зося Штуб заявила, что покуда «ценности фонда» не будут эвакуированы, всякого покинувшего библиотеку она будет считать дезертиром.
Библиотечные девочки и старушки глядели на свою начальницу, как на сумасшедшую. «Юнкерсы» уже бросали бомбы на город, с того берега стреляли из пушек, что можно было эвакуировать, какие фонды?
Тем не менее Зося добилась своего. Сама, неумелыми, слабыми руками она заколачивала ящики с книгами, писала на неструганых ящиках мазутом пункт назначения, сутками не выходила из библиотеки, спала тут же с Тутушкой, Тяпой и Аликом, в кафельной печи варила ребятам кашу. Потом было еще одно собрание — заключительное. Старушки и девочки — бибработники, как они назывались в прозе, или «лоцманы книжных океанов», как про них выражались поэтически, — застыли в выжидательном молчании: что-то еще нынче «выкинет» их начальница. Но Зося помолчала, вздохнула и сказала:
— Мы отправили наши книги. Ведь фашисты бы их сожгли! А теперь книги едут…
Было очень тихо в читальном зале.
— Едут! — повторила Зося. — Едут наши книги…
Ее голубые, печальные глаза смотрели куда-то в далекую даль, и все посмотрели туда же, но ровным счетом ничего, кроме портрета Островского, не увидели. Портрет был в золотой раме. Может быть, она велит портреты упаковывать? Но Зося о портретах ничего не сказала, деловито со всеми распрощалась и объявила своему штату, что все свободны.
Уехала она с ребятами последним эшелоном, который отправила Аглая Петровна Устименко.

А "библиотечные девушки и старушки" тоже уехали с этим эшелоном? Или остались на растерзание в оккупации, утешаясь мыслью, что тома Карлы-Марлы и стишки Демьяна Бедного благополучно эвакуированы?..
В отношении главных героев трилогии - Вари и Володи - у меня претензий к Герману нет. Они должны были "переболеть" сильными страстями, раскусить мудрость и тяготы жизни, чтобы оценить друг друга по-настоящему.
И все же... Герман - хорош, но я предпочитаю Ю. Слепухина.