2 назло маме отморожу себе уши

Судя по сюжету книги, эту пословицу следует воспринимать как революционный клич. Только вместо мамы возьмем кардинала Монтанелли, и ушами ограничиваться не станем.
"Он мой отец? Каааакоооое злодейство! Ну он у меня попляшет! Для начала самоубьюсь, потом отправлюсь в Южную Америку, чтобы меня искалечили кочергой, буду голодать, болеть и всячески страдать и никогда, никогда-никогда не смогу простить всех этих несчастий ни ему, ни девушке, которая посмела залепить мне пощечину... Ну и что, что я сам ей сказал, что всех предал? Могла бы и догадаться, что если я что-то говорю, надо делать поправку на мою хрупкую душевную организацию!"
Автор предполагает, что делом жизни Овода должна была стать революционная борьба, однако на деле его интересует лишь возможность потрепать нервы Монтанелли. А тот, видите ли, молится и помогает бедным, и не ведется ни на какие провокации - ну и что вы с ним предложите делать? Главный герой, повторив двадцать раз всем и каждому, что идет на смерть, отправляется на смерть. Точнее, для начала, в тюрьму, ведь стоило туда попасть, чтобы гордо заявить: "Теперь Ваше Преосвященство довольно?"
А Преосвященство все ещё не догоняет. Пытается христианское, блин, милосердие проявить! А оно нам надо? Нет уж, папочка, или изволь отречься от Христа и идти вместе со мной "резать крыс", которые до сегодняшнего дня были твоими любимыми прихожанами или, если твоя вера тебе дороже, то катись в свою церковь, а я лучше умру, чем с этим смирюсь!
Тут возникает вопрос - а зачем революционному движению нужен будет человек, который готов отречься от идеалов, которым служил всю свою жизнь только из-за капризов великовозрастного сынка? И не отречется ли он с такой же легкостью от тех идей, которые для него ничего не значат?
Но героического Овода интересует не столько успех восстания, сколько страдания Монтанелли. По принципу - мне было плохо, когда матрос побил меня кочергой, пусть и ему будет плохо, ведь это он виноват во всем. Одного Овод не учел - моральной устойчивости своего отца. Который, конечно, будет страдать, но не согласится "освятить нож, которым будут резать попов".
В общем, миссия выполнена. Кардинал задолбан. Можно умереть спокойно.
Любовная линия провисает настолько, что лучше бы её вовсе не было. В целом, она повторяет линию "отцы и дети", только в ослабленном варианте и без трагической развязки. Просто, каждый раз, когда автору нужно заполнить место до конца главы, Артур трагически сообщает возлюбленной: "знаете, сеньора, я... расскажу вам все в следующей главе". И так до последнего письма перед казнью, где, ну совершенно неожиданно, наконец-то возвещается: "Милая! Всё это время это был я! Расстройся вдвойне, что недостаточно со мной возилась!"
В целом, книга напомнила мне "Страдания юного Вертера". Тот же пафос, то же святое убеждение, что мир крутится вокруг главного героя, но "Вертер" написан от первого лица, в силу чего воспринимается куда более цельным произведением. Одно дело, когда подросток стенает о своих проблемах, и совсем другое дело, когда это делает за него не в меру восторженный автор, который всегда готов восхитится его стойкостью, остроумием и добротой, предлагая читателю верить ему на слово. Можно простить такое мировосприятие влюбленному эмо восемнадцатого века, но не как бы пламенному борцу за счастье народа, как бы герою, отдавшему душу свою за други своя!