4

Мы привыкли, что фэнтези, объединённое в цикл, следует определённой логике — сюжетной в первую очередь. Мы распечатываем книжную серию как телевизионный сериал — в первом эпизоде обнаруживаем завязку, напряжённо следим за развитием событий и характеров персонажей, замираем на кульминационных моментах и стремительно несёмся к финалу. Мы любим хорошо прописанные миры, карты и территории, внутренние законы, без которых вселенная перестаёт быть вселенной. И героев — те самые постоянные точки в пространстве и времени, что связывают отдельные главы в одну большую историю. Они могут уйти со страниц книги, но в ткань повествования вплетаются намертво, создавая некую мифологическую подложку — то, на чём и держится вымышленный мир. Это рамки, они нужны нам, чтобы не заблудиться среди незнакомых звёзд.

"Бездна голодных глаз" не признаёт рамок. Более того, она сознательно их игнорирует. Так, что создаётся впечатление, будто истории, втиснутые в один переплёт, оказались там случайно, просто потому, что авторам понравилось слово "бездна", и слово "книга", а ещё слова "бессмертие" и "дар"... Да и другие слова, которые на удивление славно рифмуются между собой и складываются в стихи, от которых мурашки по коже. Чужие стихи, не Олди написанные, но определённо ими любимые. Витражи патриархов. Словесная магия. Та, что была в начале, а в конце обрела плоть и кровь — театральные подмостки и массовку на заднем плане. Идея — не вселенная и не персонажи! — лежит в основе "Бездны..." и двигает цикл от книги книге, перебрасывая читателя из мира в мир, от одного героя к другому. И сбивает с толку, само собой, как и подобает хорошей идее.

Потому что — ну правда — что общего, между бессмертным гладиатором, раз за разом разыгрывающим на песчаной арене один и тот же бой с одним и тем же финалом, и сидящим за рулём старенького "жигулёнка" отцом семейства, повернувшим не в ту сторону? а между этими двумя и средневековым лекарем, ищущим разгадку загадочных смертей чем-то напуганных горожан? а между всеми ими и магом-мифотворцем, способным разбудить канувших в Лету драконов? что их связывает с капитаном патрульного корабля, упавшим на планету, где остро заточенные клинки бессильны перед нараспев произнесённой стихотворной строчкой? а с актёром, чья игра рождает новую религию? и с другим актёром, чей талант убивает каждого, кто с ним соприкоснётся? Что общего между ними и древним как сама Вселенная Зверем, охраняющим странную и страшную Книгу, единственную в своём роде? Что общего между этой Книгой и Пустотой, исполненной жажды стать чем-то живым, воплотиться в чём-то, просто — быть?

Ответ прост, как и большинство ответов, лежащих на поверхности. В "Бездне голодных глаз" Олди размышляют о творчестве. Подходят к нему с разных сторон, вглядываются в истоки творческого акта, раскладывают его на составляющие, просчитывают и воплощают на страницах своих романов его последствия. Задаются вопросом, что будет, если люди превзойдут себя в создании материальных ценностей — и пишут жуткую и запутанную "Дорогу". Пытаются представить мир, в котором творчество находится под запретом, — и вытаскивают на свет вселенную, где высшим счастьем является право на смерть. Отдают дар в руки безумцев и наблюдают за тем, как раскрываются двери в бездну возможностей и невозможностей одновременно. Подвергают сомнению силу слова и наблюдают за тем, как из жизни уходит волшебство. Возвращают веру в словесную магию и приветствуют рождение новых религий.

Творчество у Олди — палка о двух концах. Процесс как созидающий, так и разрушающий, причём угадать заранее, чем завершится акт творения, практически невозможно. Мы думаем, что герои "Дороги" открывают двери в дивный новый мир, а попадаем в его сумерки. Нам кажется, что актёр, входя в образ, совершает нечто прекрасное, а по театральным подмосткам растекаются лужи крови. Мы начинаем сомневаться в том, что действительно хорошо, а что плохо — и попадаем в Переплёт, в самый настоящий переплёт, из которого не выбраться, не совершив поступок, не со-творив нечто необычное, разбивающее уклад, нарушающее ритуал. Мы строим — ломая, и ломаем — строя. И это не должно нас пугать.

Олди учат не бояться. Не бояться делать то, что можешь и умеешь, не бояться жить и не бояться умирать. Действие прекрасно в своём завершении, и жизнь хороша тем, что конечна. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в глаза бессмертных. После этого не напугает уже ничего. Потому что герой, лишённый возможности просто уйти, в конце концов устаёт быть героем. Можете представить Геракла, забывшего свою героическую сущность и потихоньку спивающегося на обочине маленького провинциального городка? Олди могут. И увидеть в смерти начало новой жизни — тоже.

Впрочем, если бы "Бездна голодных глаз" была исключительно концептуальным циклом, от нее бы в итоге свело скулы даже у самого терпеливого читателя. Олди же напоминают мне канатоходцев, которые хоть и оступаются время от времени, но всё же не теряют равновесия. Благодаря этому у нас есть героические "Сумерки мира", где приключенческая составляющая держит в напряжении с первой до последней страницы; трогательный, лирический рассказ о "Живущем в последний раз"; наполненный горькой магией "Ожидающий на перекрёстках"; ироничный "Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой"; выдержанные в традициях русской народной сказки "Восставшие из рая"... У нас есть истории, о которых хочется помнить. И пусть все вместе они создают странное впечатление, в каждой из них есть ниточка, за которую можно потянуть и вытянуть всё остальное, весь цикл вытянуть — и увидеть большой и сложный мир, в начале которого было Слово.