5

"Бедняга, в страхе озирающий темницу,
Больной, покинутый, под ворохом тряпья -
Душа мечтателя, ты узнаешь себя?"

Шесть лет назад я впервые прочитал "Цветы Зла" Шарля Бодлера - книгу, которая стала универсальным идейным камертоном для ряда последующих поэтических школ. К чтению данного сборника я был уже подготовлен знакомством с поэзией поэтов-декадентов. Это было время увлечения французской поэзией XIX века.

Шарль Бодлер - творец новой эстетики, воспевший красоту зла и прелесть греха, сделавший объектом поэтического осмысления запретные темы, не исключая религиозные мотивы; поэт, поднявший на новый уровень образное мышление и значение символов. Красота поэтического слога Бодлера почти никогда не преломляется сквозь призму перевода. Порой она просто запредельна. Но даже если убрать в сторону этот факт, останется содержание, предметность и событийность каждого стихотворения. Останутся правдивая слова, которые поэт вырывает у себя как признания:

Упорен в нас порок, раскаянье притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путём греха, смеясь скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный.

После Бодлера уже трудно вернуться к поэзии романтизма и тонуть мыслями в отрешенных образах, вздыхать вслед шелесту платьев придворных дам и чирикать вместе с воробьями на весенней лужайке. Пейзаж "дна" в поэзии Бодлера поднят в эстетическую плоскость его собственного сознания, он возвышает жизнь "отверженных" до высоты собственных ощущений. В какой-то мере, автор "Цветов Зла" завершил в поэзии переход интересов, который уже давно произошёл в живописи. Бодлер на протяжении многих лет совершенствовал форму своего стиха, добиваясь исключительной формы и виртуозного звучания. Вместе с тем, он никогда не жертвует мыслью во имя завершенности и совершенства.

И залил всё туман... В больницах средь зловоний
Слышней неровный храп медлительных агоний
И страшны смятые пустые тюфяки...
Домой распутники спешат и игроки...
И розами сквозя под изумрудной ризой,
Все высится заря над Сеной буро-сизой,
И просыпается Париж, подёнщик дня,
Средь грязи, копоти, и лязга, и огня.
"Предрассветные сумерки"

С еврейкой бешеной простертый на постели,
Как подле трупа труп, я в душной темноте
Проснулся, и к твоей печальной красоте
От этой - купленной - желанья полетели.

Я стал воображать - без умысла, без цели, -
Как взор твой строг и чист, как величава ты,
Как пахнут волосы, и терпкие мечты,
Казалось, оживить любовь мою хотели.

Я всю, от чёрных кос до благородных ног,
Тебя любить бы мог, обожествлять бы мог,
Все тело дивное обвить сетями ласки,

Когда бы ввечеру, в какой-то грустный час,
Невольная слеза нарушила хоть раз
Безжалостный покой великолепной маски.

Возможно, жрицы любви и распутные светские красавицы и не подозревали, какие чувства они были способны зажечь в сознании поэта. Но ведь Бодлер предельно честен: он не преукрашивает действительность, не бьётся в похотливой агонии, взывая ко всем "купидонам" и "афродитам" этого мира. Он вообще выводит за границы своей поэзии античные образы, все, что не связано с реальностью, протекающей в салонах и подворотнях Парижа. Этот мир порока и ужаса становится его обителью, и даже странно, что именно в нем возник и сложился один из гениальнейших поэтов мировой литературы.

Сам Дьявол нас влечёт сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья...