2

Честно говоря, я в недоумении. Как-то слабовато для классической литературы, — нет, не совсем ужасно — средне. Характеры более или менее прописаны, местами даже живы, поступки увязаны, развязка трагична, но — совершенно неестественная речь, ходульная хочет казаться естественной, благодаря щепоткам прозаизмов, отчего выглядит ещё нелепее.

По старому-то счету нынче — тринадцатая ночь, мы люди старомодные, вот я и налепила колобков данго к празднику любования луной, чтобы было чем одарить её, досточтимую, помню, тебе они по вкусу, собиралась послать тебе с Иносукэ, но ты же знаешь, ему ни до кого нет дела, данго, говорит, полная ерунда и тащить их никуда не намерен, а я-то в пятнадцатую ночь тебе ничего не послала, понимаю, на одну только ночь дарить не принято, думала-думала, как бы исхитриться тебя колобками накормить, а ты вдруг сама пожаловала, словно бы во сне, у меня прямо сердце зашлось; дома у вас полно всякой вкуснятины, но в родном доме у всего вкус особый, не позабыла еще матушкину стряпню? пусть сегодня прежние времена вернутся — отведай пирожков с фасолью и каштанами, не церемонься; мы с отцом часто о тебе говорим, вот, мол, как высоко взлетела, в людских глазах ты — достопочтенная супруга, прочное положение — хоть куда, вращаешься в обществе, с именитыми господами знаешься; и то сказать: носить имя Харада ох как хлопотно, с одними служанками да гостями забот не оберёшься; высокое положение обязывает, а тебе ещё и следить приходится, чтобы никто косого взгляда не кинул, чтобы не смели пренебрегать дочерью бедных родителей; мы с отцом без устали твердим: держись, доченька, с оглядкой, промахов не допускай; так хочется видеть вас почаще — и тебя, и внука, но нельзя назойливость проявлять, мы же понимаем, проходим, случается, мимо твоих ворот — в невидных хлопковых кимоно с жалкими этими европейскими зонтиками...

Я не верю, что родители, увидев дочь после долгого перерыва, вдруг начинают рассказывать как бы между прочим о своём положении да ещё с такими несуразными подробностями: дочери-то оно и так известно, — и они не могут не этого не знать. И эти "жалкие европейские зонтики" — когда человека хотят разжалобить, это чувствуется сразу.
_______________
Ещё одна сложность чтения заключалась в нечётко прописанных репликах. Кто говорит? Сётаро? Нобу? Мидори? Тёкити? Сангоро? В сценах с несколькими персонажей немудрено запутаться, благодаря такой организации текста. Итиё (или переводчик?) пишет длиннющими предложениями, изредка разбивая их на абзацы: там, где должна стоять точка, стоит точка с запятой. Это такой стиль? Признаться, я не силён в японских литературных традициях, но, мне кажется, что автор или переводчик не владеет письменной речью на том уровне, чтобы так поступать. Да, писать длинными предложениями можно — почему нет? — но если умеешь.
У М. Амелина есть стихотворение, написанное одним предложением ("Храм с аркадой"), у Пелевина есть рассказ длиной в одно предложение ("Водонапорная башня"), у Л. Цыпкина "Лето в Бадене" каждый абзац — предложение. У Гамсуна необычно организована речь, а "Сто лет одиночества" Маркеса в оригинале вообще одно длинное бесконечное предложение. Примеров много, но они все читаются без особых затруднений. "Сверстники" — нет. "Тринадцатая ночь" — нет.

Короче, средне, на 2,5.