5

«О Господи! Какая честь!
Какая незаслуженная милость:
я знаю русский алфавит!»
С. Довлатов

Иногда мне, как читателю, невероятно везет, и я открываю для себя любимые книги, которые впоследствии не раз перечитываю и да, советую всем знакомым. И редко, очень-очень редко, я нахожу для себя любимых авторов. Довлатов – это как раз второй случай.
Его сборник «Встретились, поговорили» - это пять книг разных годов плюс рассказы из периодики. Все книги легко читаются в один присест, за пару часов где и когда угодно. Его рассказы длинною в пять страниц иной раз осмысленнее всякого романа на все пятьсот с лишним. Его жизнь – неисчерпаемый источник сюжетов. Хорошо ли это или не очень – каждый решает для себя сам после прочтения энного количества его произведений.
У него в своем роде гениальный слог: простой, не обременительный тон повествования приравнивает описываемое к некой художественной автобиографии, которая складывается в один бесконечный роман-жизнь. Кстати о птичках: практически все сюжеты, образы и ситуации взяты непосредственно из жизни автора, со всеми её провалами, неудачами и крутыми поворотами. Между прочим, замечу: впечатление о биографии в целом после прочтения создается не самое светлое: ну жил человек, много пил, что-то писал в газеты, часто то, чего писать не хотел, имел море не особо надежных знакомых, и непонятно, любил ли хоть одну из своих женщин. Наверное, любил – свою дочь. Возвращаясь к слогу, Довлатов пишет бытовыми афоризмами: не совсем универсальными, но невероятно вкусными фразами, которые хочется запомнить и почаще использовать. Один только «галстук цвета рухнувшей надежды» чего стоит.
Среди всех произведений сборника, по силе и сути, я выделила бы следующие: «Хочу быть сильным», «Компромисс» и «Иностранка», о коих распространюсь чуть шире.
«Хочу быть сильным» - это рассказ на десять страниц, заслуживающий страниц сто всяческих похвал. Повествование, описывающую всю ту же «не смешную и не печальную, а печально смешную» жизнь, сконцентрировавшее в себе отдельные моменты, один другой превосходящие в своей яркой нелепости, из длинной биографической ленты, а точнее – её юношеского отрезка. Самоирония Довлатова не знает границ: он говорит о герое-неудачнике, но при этом не отрицает того, что сам является этим героем. Он заставляет своего читателя смеяться, но смеяться с задней мыслью о том, что всё это вполне могло происходить ( а нередко, вероятно, и происходило) с ним самим. Жизнь, как ни крути, - хитрая штука.
Уже, вероятно, мировое признание получил его «Чемодан», раскрывающий происхождение содержимого этого самого чемодана с надписью «Сережа Довлатов. Младшая группа», где «рядом кто-то дружелюбно нацарапал: «говночист». Финские креповые носки и номенклатурные полуботинки имеют порой более интересную судьбу, нежели простой среднестатистический русский человек – они могут быть по-тихому стырены, подарены французским художником, приземлены на голову автору или даже заработаны за роль царя Петра I. И каждая история по-своему, простите – повторюсь, печально смешна – нет лучше характеристики для этой его прозы. Смеяться над Довлатовым, лежащим в больнице от удара по голове офицерским ремнем, конечно, нельзя, но соль в том, что не смеяться – невозможно. И хотя смеемся мы отчасти – над собой, отчасти – над своей проклятой жизнью, никто ни на кого не обижается: ни автор – на читателей, ни читатели – на автора. Правда – она и есть правда, хоть обижайся, хоть на стену лезь.
И, наконец, «Компромисс», являющийся образцом профессионального журналистского абсурда, царящего в советские годы в государственных изданиях (а местами не прекращающегося и доныне). Как делалась (буквально «делалась») переписка Брежнева с работниками сельскохозяйственного сектора, откуда брались сюжеты о гостях Таллинна и с какой целью они печатались на самом деле – довольно слезливые истории, при чем, отчего именно слезливые – от радости ли, от горя или от нищеты – большой вопрос. Становится понятно, почему в Союзе его проза категорически не издавалась, ибо фикция на всех фронтах, тем более на столь идеологически важном, как массовая информация, – не лучшее изображение уже не молодого, но всё ещё живого коммунизма.
А ещё у Довлатова есть смешной до колик в животе, но все-таки невероятно грустный «Холодильник» и неоднозначная «Иностранка», повествующая о жизни автора и не только его в эмиграции. Как раз в ней, в своем письме Марии Татарович, приводимом вместо эпилога, Довлатов отвечает на все вопросы о своем творчестве сразу, когда говорит: « Я – мстительный, приниженный, бездарный, злой, какой угодно – автор. Те, кого я знал, живут во мне. Они – моя неврастения, злость, апломб, беспечность. И т.д. И самая кровавая война – бой призраков. Я – автор, вы – мои герои. И живых я не любил бы вас так сильно». Он отвечает на все вопросы к нему, но черт возьми, оставляет открытыми все вопросы к жизни…

В моем блоге