4.5

Считается, что личность человека формируется в самом раннем возрасте. Культура, образование, мораль - все это лишь поверхностное, наносное, и отлитые в детстве рамки можно сломать, но не изменить. Стало быть, хочешь вырастить монстра - воспитывай его с малолетства. Человек, родившийся незадолго до крупнейшего вооруженного конфликта в истории и предоставленный самому себе, кажется, идеально подходит на эту роль. Все дети поначалу жестоки, но выросший среди крови и страданий одиночка, настоящее дитя войны, должен был усвоить жестокость как единственную доминанту поведения. И разумеется, стать настоящим чудовищем, прекрасным в своей жестокости.

Чем-то вроде этого мне поначалу и казался главный герой. В реальность брата я не верил ни секунды, как и вообще в подлинность происходящего. Кровь и смерть, это само собой, но вот против статистики не пойдешь. Героя окружает как-то уж слишком много психопатов и просто людей с крайне девиантным поведением. Мазохисты, нимфоманки, зоофилы, педофилы. Кажется, в первой части романа нет ни одного вменяемого персонажа, и это странно даже в разгаре второй мировой. Нарочитая достоверность, которой придерживаются в своих дневниках "близнецы", тоже прием, позволяющий скрыть наигранность и нереальность происходящего. Словно кто-то описывает сон или давнее, почти истершееся в памяти воспоминание. Словом, перед нами небрежно нарисованная, разрисованная всякими ужасами ширма, за которой прячется нечто. И жутки вовсе не эти ужасы, а одна простая вещь - с героем произошло нечто такое, что в качестве защитного механизма его подсознание изъяло правду и заменило на весь этот цирк уродцев и висящий под потолком скелет матери. И вот когда пробуешь представить что-то такое, на фоне чего прочитанное кажется безопасным и посильным грузом, становится очень не по себе.

Уже потом мы наконец понимаем, что перед нами художественный вымысел героя, осознанный и продуманный. Реконструкция неслучившейся жизни, попытка заполнить непонятно на что истраченные годы хоть чем-нибудь, пусть даже и бесконечной чередой страданий. Там, где ожидаешь обнаружить нечто жуткое, вдруг оказывается пустота. И для каждого из братьев она намного страшнее любых страданий, которые только можно вообразить. Читателю казалось, что близнец придуман героем как попытка разделить ношу мучений, переложить ее часть на другого, но ноль-пустоту как ни дели, на каждого приходится ровно такая же пустота. И у Лукаса, и у Клауса были все шансы прожить нормальную счастливую жизнь, но над обоими нависала тень брата. Не реальный человек, но химера, порожденная одиночеством и пустотой. Герои мучились, ждали встречи как катарсиса, после которого ничто уже не будет прежним, но одновременно ожидали и искупления. Проза одного и стихи другого - поиск настоящего, этакий крик в пустоту. Приди, помоги мне, освободи меня, я не выдержу этого больше. И убивает их именно рухнувшая вера в то, что освобождение возможно. В конечном счете они встречают не совершенную версию себя и даже не лучшую свою половину, которая дополнит каждого из них и избавит от страданий, но такого же запутавшегося человека без ответов и цели. То есть оба понимают - все пережитое непоправимо и, главное, напрасно. И это, пожалуй, действительно жутко, пусть даже война тут и ни при чем.

И, разумеется, роман стоит воспринимать как единое произведение в трех частях. Остановиться после "Толстой тетради" - все равно что забросить детектив после того, как самодовольный полицейский инспектор изложит свою грубую и примитивную версию, которая на первый взгляд объясняет все, но на самом деле бесконечно далека от истины. В плане эффектных и неожиданных финалов Агота Кристоф ничуть не уступает другой знаменитой писательнице, имя которой отличается всего парой букв.