5

На поверхности у нас вот такое: есть 26-летний герой (он же автор) и его некий друг Б, который подцепил себе какого-то мальчика (возраст неясен, но его называют "очаровательный ребёнок", а ещё милым, красивым и прочее). Б собрался отправиться с мальчиком в путешествие, но последний потребовал взять ещё и его друга - "некрасивого ребёнка", позже "злого" и "невинного". Б позвал автора с собой, в пару к некрасивому ребёнку.

Вот так незатейливо.

Не знаю, насколько дети - действительно дети. Они дымят как паровозы (что, конечно, можно делать и в 12) и весят как я. Примерно. Разницу в возрасте между героем и его "некрасивым ребенком" нам так и не сообщат. Все, по чему мы можем сравнивать - это вес. Герой на 12 кг тяжелее.
Это очень специфическое отношение к возрасту и ко времени. Есть ощущение, что время игнорируется. Словно его и нет. Быть на 12 кг тяжелее - это, безусловно, про тело. Но зачем размышлять о его погруженности во время?
Вообще, в 26 уже многие кажутся детьми. Не в том плане, что они глупые или инфантильные. А в том, что ты внезапно с ужасом отмечаешь, что вокруг так много тех, кто родился, когда ты шёл в первый класс. А потом, неминуемо, застанешь нашествие тех, кто родился в тот год, в который ты школу заканчивал.

Для меня книга оказалась книгой про время и возраст. И невозможность переиграть многие вещи. И попытки их, всё же, переигрывать.

У автора есть способность в нескольких предложениях сказать всё. Вот совсем всё. Про чувства, эмоции и отношения. Это его сильная сторона.

Дети знают имена всех, в честь кого называют самолеты, Б. спрашивает: «Вы уже летали на самолете?» И дети с презрением перечисляют все свои поездки. «А вы уже летали на тех самолетах, которые падают?» - спрашивает Б.

Мне очень нравится это.

Но вернёмся ко времени. Оно, как известно, не ждёт.

В книге не зря все обозначаются словами "взрослый", "ребёнок", "дети". Когда в конце повествования нам один раз называют имена детей - это просто смешно. Это нелепо. И вызывает недоумение. И становится абсолютно понятно, что эти имена ничего не значат, что ты их забудешь уже до конца страницы.
Это не какие-то персонализированные дети, это "детство" как временной компонент. И не какие-то персонализированные взрослые (конечно, иногда Б называют Б, но чаще просто "взрослый"), а "взрослость" как состояние.

Детство - столь нарциссичное время, что оно не видит взрослого или же видит во взрослом лишь взрослого: тело, навсегда непохожее.

Надо сказать, что главный герой мог бы сказать нечто подобное и про "взрослость". Во всех своих агониях и влечениях он так и не пошёл дальше того, чтоб определять объект вожделения словом "ребёнок".

Автору и Б не нужен секс как таковой. Они не за этим поехали к черту на рога. Особенно, если учесть, что у главного героя есть постоянный партнёр Т.
Это вообще никакая не эротическая повесть. Потому что она страшная и болезненная. Она про невозвратимое, ускользающее, про надвигающиеся сумерки. И, в конечном итоге, потому, что для большинства людей эротическое - это, все же, парное. А тут одно сплошное одиночество, которое не с чем совместить. Герой занимается сексом с Т, но там нечего совмещать. А в сексе с ребёнком он совмещает не своё внутреннее с внутренним ребёнка, а своё отчаянье с любопытством другого. Весь свой оформившейся, статичный мир взрослого с динамичным, ещё не имеющим устоявшейся формы, миром ребёнка.

Еще я думаю, что взрослый красивее детей: красота Б. - подлинная, у него голубые глаза, черные волосы, исхудавшее лицо, мы не хотим друг друга, ибо дети рядом с нами, словно вентиляторы всех желаний, но я могу догадаться по его взгляду, что и он находит меня красивым, более красивым, чем дети.

Привлекательность тут до одного места. И Б может быть привлекательным, и Т, и ещё чёрт знает сколько всяких букв (благо, можно сокращать и по две буквы). Просто они не дети.

С какого-то момента ты не можешь сохранять тесную связь с детством, не став эгоистом. Спасти от остановки во времени, от полного замыкания на себе, оцепенения интересов, может одно безумие; безумие не разрушающее, безумие не низменности, а возвышенности; вместо концентрации - экстраполяция. Как если бы в условленный час нужно было бы искать детство не позади, а впереди себя.

И вся эта поездка - это одно сплошное безумие. Первая часть книги - это фантазии героя о поездки. Там, на первый взгляд, больше безумного: розовые тюрбаны, пустынные лихорадки, невероятная жара, насекомые, которые лезут отовсюду, странные игры, изгнание болезни, смерть в каждой секунде. Но, на самом деле, во второй части (реальность) куда больше сумасшествия. В тщетных попытках обладать тем, чем обладать никогда не будешь.

Переспать с каким-угодно человеком намного проще, чем закольцевать себя. Время внесексуально. Оно не просто ничье и им невозможно обладать. Оно не хочет обладать никем. Оно просто есть.

Теперь про отношения с Т. О них за всю историю максимум три страницы. Ещё и разбросанных по всей истории. Но мне это было важно.

Перед полетом:

Я не мог поговорить с Т. до отъезда, и мне вдруг хочется ему позвонить, чтобы сказать несколько глупых слов любви, так как мы никогда не позволяем себе говорить об этом. Но у меня нет мелочи: я опускаю пять франков в аппарат, Т. нет дома, мне не удается забрать монету, я раню руку.

Или вот:

Он говорит, что еще невинен и не хочет приносить в жертву свою девственность в руках мужчины, тогда я поклоняюсь его чистоте и нарекаю сыном.

Позже ребенок высвобождается из моих объятий, чтобы перечитать слова, написанные в его дневнике о друге, милом ребенке. Он заставляет меня читать их, и я с удовольствием удивляюсь такому пассажу: «Моей мысли никогда не удастся его прогнать, несмотря на многие попытки» (я думаю о Т.).

Или когда дети куда-то ушли:

Разговор с Б. на расстоянии, когда мы уже легли: я говорю ему, что дистанция - это основа морали (но пишу в дневнике «смерти» вместо «морали»). Нужно уметь соблюдать дистанции, об этом узнаешь еще в детстве, держа руки на плечах соседа, об этом нельзя забывать. Я никогда не понимал, что идея дистанции - одна из сил, одно из самых неуязвимых достоинств ума Т. Я ошибочно принимал его отношение к дистанции за безразличие, снобизм. Но дистанция - одна из самых красивых форм уважения.

А вот это, чтоб было совсем понятно, насколько бессмысленно это путешествие, которое ему совсем не поможет:

Против ветра я пошел к морю умыть лицо, меня сопровождала старая белая собака с обвисшими и вздувшимися сосками. Она едва могла ходить. Я разговаривал с ней, гладил ее, она была одна в целом мире.

А потом герой возвращается домой.

моими руками словно кто-то управлял на расстоянии; они привыкли к телу ребенка, к этой уменьшенной модели, и не знали, что делать на столь большом пространстве, они терялись, привычная территория стала самой странной, самой незнакомой страной. Эта тревога усиливалась от подобия наших тел, я никогда не испытывал столь сильное ощущение гомосексуальности рядом с телом ребенка, но Т. уже больше не был ребенком, он был мужчиной

И тут мы не просто приехали, а приехали и славно припарковались.

А ещё где-то в тексте я нашла вот это:

- Что могло бы тебя спасти?
- Прикосновение к телу ребенка, но только из отвращения, которое вызывает во мне мое тело.

Шах и мат.

Главные ассоциации с детсвом - это игра. Это период, когда многое понарошку. Ребёнок ещё не является кем-то конкретным. Ни определённой профессии (интересы изменчивы), ни фиксированной сексуальности, ни весомого прошлого. Ребёнок, в какой-то степени - никто. И поэтому свободен быть кем-угодно.
Ребёнок - все ещё пушинка, лист, который несёт ветер. И нередко несёт вверх.
Взрослый - это камень, летящий в реку времени и круги, расходящиеся по поверхности.

Эрве Гибер умер в 36 лет. От этого "Путешествие с двумя детьми" воспринимается ещё острее.

Мои рецензии на книги в Telegram