4.5

Книга-рекордсмен по количеству закладок. То ли для меня, вусмерть вдруг заинтересовавшейся французами, другого способа осмыслить текст быть не могло, то ли нежная любовь ко всему, что объясняет, говорит, вспоминает о Федоре Михайловиче, сыграла свою роль; так или иначе, мне сейчас вместо рецензии хочется вписать сюда эту книгу чуть ли не целиком, вставляя между частями онемевшие (и не смеющие ничего добавить) восклицательные знаки исключительно от всего сердца.

Прекрасно понимаю, что данная тематика не отличается особенной широтой, - но зато внутри себя, внутри этой небольшой темы, подана и раскрыта замечательно, крайне исчерпывающе и интересно. По строению книга являет собой набор "сцен" (глав), каждая из которых, продвигаясь вперед во времени, с конца XIX столетия до конца столетия XX, развертывает пути, по которым творчество Достоевского влилось в умы просвещенных французов; показывает, как оно прочно там обосновалось и обрело исключительно свое, припорошенное французскими реалиями, понимание; как, наконец, заняло прочное место на книжных полках многих известнейших писателей. И каждый из них, отмечу, постоянно дополнял и приумножал картину понимания Достоевского, использовал его книги как ступень для развития собственного творчества, читал, перечитывал, спорил с другими писателями... Выдержки из дневников и писем М. Пруста, А. Жида, А. Камю явственно дают прочувствовать, сколь полно и непоколебимо Достоевский обосновался в умах.

Краткая история продвижения Достоевского во Франции:
- Писатель-дипломат Эжен-Мелькиор де Вогюэ, очарованный востоком, вдохновленный идеями о том, что можно исправить положение на родине (где в тот момент был упадок) иностранными вливаниями, пишет книгу "Русский Роман", которая выходит в свет в 1886 году и тут же обращает на себя внимание всей думающей публики, знакомит с Достоевским, переводы которого на тот момент еще скудны и довольно плохи, но все равно расходятся хорошим тиражом.
- Андре Сюарес, писатель, творивший в начале XX века, с юности восхищенный русским писателем, публикует первое более-менее развернутое эссе о нем, "Достоевский", в 1911 году. К тому времени в стране уже ощущается, как продвинутые литераторы борются за "своего" Достоевского (например, Андре Жид первым опубликовал статью о нем (1908), нелестно отзывался о работе Сюареса и всегда считал себя первооткрывателем творчества русского классика).

В этом поиске "грядущего времени" самые пытливые умы французской словесности выходили на Достоевского, превращая прозрения его героев в своего рода светоч, который, по-новому осветив "внутреннего человека", должен был указать пути выхода из "потемок" европейской цивилизации.

- В 1923 году публикует своего Достоевского Андре Жид. Его книга становится одновременно биографией писателя с элементами автобиографии самого Андре, плюс некоей проекцией персонажей из "Бесов" или "Братьев Карамазовых" на жизнь и внутренний уклад Франции, что очень характерно для такого многослойного и неспокойного творца, как Жид.
- Поль Клодель, будучи католиком, крайне ревностно препарирует творчество Федора Михайловича, признавая за ним глубину и полноту мысли, но крайне негодуя при этом на его прохристианскую позицию, которую, само собой, считает дорогой неверной.
- Марсель Пруст в Пленнице , одним из романов цикла "В поисках утраченного времени", представляет свою концепцию понимания Достоевского, которая базируется на самом характерном для его творчества акценте: Марселя в Достоевском подкупала несовпадаемость внутреннего мира, широкого и необъяснимого, с миром внешним.

- Перемещаясь в 30-ые, эпоху вынужденного охлаждения после восторга, обнаруживаем насмешливо-грубого Луи-Фердинанда Селина, который, сам того, пожалуй, не желая, выписывает самого что ни на есть "подпольного" человека в своем романе Путешествие на край ночи , с той поправкой, что Достоевский представляет своему персонажу черты фантастические и якобы нереальные, а Селин утверждает, что тотальная изолированность (а вследствие - распад) личности не только не фантастика, а очень даже горькая правда. (Впрочем тут стоит от меня заметить, что и сам Ф. М. сделал своего подпольщика фантастикой лишь для галочки...)
- С учетом горьких событий революции творчество русского писателя осмысляет Пьер Дриё Ла Рошель, который, будучи довольно активным националистом, привносит идею о молодой Советской России как о примере для подражания упадочным европейским государствам, - впоследствии эти мысли станут ему чужды, но сама мысль о русском творчестве как об опоре для устранения слабости культуры Франции будет преследовать его всю жизнь.

- Широко известная формулировка из Экзистенциализм - это гуманизм Жан-Поля Сартра

Достоевский некода написал: "Если Бога нет, то все позволено". Именно здесь находится отправная точка экзистенциализма".

открывает дорогу к видоизменившемуся, тоскливо-горькому осознанию творчества писателя в 40-ые годы.
- Первым проложил подобный путь через "подпольщину" мятущийся Жорж Батай, заинтересованный прежде всего в том, как можно и нужно достигать крайностей, и для которого жизнь в постоянной подвешенности над бездной стала основой собственного бытия.
- За ним последовал уже упомянутый Сартр, которого увлекает Достоевский-психолог, чьи трактовки людских мысле-поведенческих механизмов он вполне успешно внедряет в собственные представления о сознании:

... Достоевский <...> является прежде всего романистом психологического сознания. Он затрагивает своих персонажей как раз на уровне реакции сознания на само себя, саморефлексии сознания.
... Именно это и поражает меня у Достоевского - у меня все время такое впечатление, что я сталкиваюсь не с "сердцем", не с "сокровенным бессознательным" его персонажей, а с голым сознанием, запутавшимся в себе и сражающимся с самим собой.

Идеи, появившиеся вследствие среза в истории Франции - в эпоху "странной войны", утвердили новую философию, в которой "вседозволенность" являлась реальностью, с которой нужно считаться.
- Альбер Камю, в начале своего творческого пути противопоставляющий свою позицию позиции Кириллова, персонажа "Бесов" (по мысли Кириллова, отсутствие Бога позволяет вычеркнуть себя из жизни самостоятельно; для Камю существование без Бога - это, как ни странно, призыв к жизни, с принятием ее беспорядочности и перспективы грядущего за смертью "ничто"), в более поздние годы, пройдя через "бунт", сосредотачивается на идее согласия и гармонии, всеприятия взамен всеотрицанию:

"Следует любить жизнь, - размышляет Камю над строками одного из своих духовных кумиров, - прежде ее смысла, говорит Достоевский. Да, и когда любовь к жизни исчезает, никакой смысл не в силах нас утешить".

Думаю, на столь позитивном размышлении стоит закруглять мой обзор, который, конечно, выглядит слабо и убого по сравнению с проделанным Сергеем Фокиным трудом. Каждая из глав - это почти полноправное эссе, включающее в себя краткую биографическую справку о французском писателе, их основные труды, конкретные примеры влияния Достоевского на их книги и развернутое размышление, или, лучше сказать, сопоставление мысли Федора Михайловича с мыслью каждого из них, в котором наш великий классик предстает маяком, свет которого позволяет каждому поколению (и не только писателей) осмыслять и переосмыслять заново свое место в мире. Внушительная и с любовью написанная книга.