5

Об этом любимейшем рассказе я могу либо говорить бесконечно, либо же ничего не сумею сказать вообще. Поэтому всё же попробую говорить бесконечно... О, нет, не пугайтесь! Просто много.

Рассказ «Облако, озеро, башня», написанный в 1937-м году, стал не только данью своему времени, но и одним из тех редких произведений, в которых не важны достоверность времени, места, историчность персонажей: такие тексты существуют вне самого понятия времени, в особой авторской реальности, и в неё приглашают читателя. Здесь нет ни дат, ни фамилий, ни точных названий с географической карты, мы не можем сказать, существует ли в действительности хоть где-то «синее озеро с необыкновенным выражением воды», чёрная башня на «облепленном древесной зеленью» холме, отражающееся в воде большое облако. Но разве важна реальность, когда и выдумка очаровывает, пугает, заставляет в себя поверить?..

Дальше...

Знакомясь с текстом и делясь впечатлениями, я встречала самые разные взгляды на него, могла лишь подивиться тому, как в столь небольшом произведении автор сумел укрыть настоящий клад: самые разные стороны произведения вдруг приобретают первостепенное значение и сияют, словно драгоценные камни, в зависимости от того, что жаждет найти читатель. Для одних главной становится тема тоски по Родине и противопоставление ей жизни на чужбине, где эмигрант никогда не станет своим и будет чувствовать во всём свою непохожесть. Другие просят обратить внимание на бросающуюся в глаза разницу между героем и его окружением, их пошлостью и его чистой, вдохновлённо-романтичной душой. Третьи лишь качают головами и твердят, что главное в нём — бессмысленное движение по кругу, лишь вырвавшись из которого можно найти успокоение. А правы, конечно же, всё.

Главный герой рассказа — «скромный, кроткий холостяк, прекрасный работник», однако наш добрый рассказчик не может вспомнить его имя и отчество, о чём и предупреждает читателя: «Кажется, Василий Иванович». Здесь нет полного, объёмного портрета, однако доброжелательное авторское отношение сразу же побуждает проникнуться к нему симпатией. С первых строк он представляется нерешительным, мягким и податливым, словно тёплый воск, неспособным на самостоятельные решения, взрыв негодования или сильные чувства — мы видим человека, плывущего по течению жизни и никак не старающегося изменить кем-то выбранное направление. Он работает в Берлине, оттуда начинает свой путь, в него же возвращается — даже географически повествование замывается в круг. Маршрут заканчивается в исходной точке, но изначально определён не героем, а кем-то другим. Попытка отказаться от поездки и продать билет, полученный на балу русских эмигрантов, заканчивается ничем — узнав, через сколько трудностей ему придётся пройти ради того, чтобы не получить никакой выгоды и морального удовлетворения, Василий Иванович не проявляет никакой личной инициативы и решает отправиться в путешествие.

Но даже о нём, которое, как чувствует герой в ночь перед отъездом, может принести ему (да что там, непременно принесёт!) непривычное, чудесное счастье и странное, почти детское волнение, он думает как о «поездке, навязанной случайной судьбой в открытом платье». Словно предвидит, сам того не осознавая, что почти всё покажется вульгарным, чуждым тонко чувствующей душе, грубо вырвет из привычного и уютного мира. Ведь оно, действительно навязанное герою под видом увеселительной прогулки — от первого и до последнего сделанного шага есть не что иное, как ограничение свободы, подавление личности и воли одного большинством, подчинение стадным желаниям круга грубых и недалёких людей.

Ещё в поезде Василий Иванович говорит себе: «Как это все увлекательно, какую прелесть приобретает мир, когда заведён и движется каруселью!», но не знает, что всё его путешествие и есть карусель, набирающая ход. Да что путешествие — вся жизнь! Ведь невозможно сойти на твёрдую и надёжную землю тогда, когда ты сам этого захочешь: желание остановить безумную и бесконечную круговерть подчинено другому, тому, кто не считает нужным понять или хотя бы прислушаться к тебе. Необычайно любопытно в этой сцене и описание вида за окном, который Василий Иванович может наблюдать лишь украдкой. Оно только усиливает эффект, вновь наводит на мысли о карусели и повторяющемся движении:

«Безумно быстро неслась плохо выглаженная тень вагона по травяному скату, где цветы сливались в цветные строки. Шлагбаум: ждёт велосипедист, опираясь одной ногой на землю. Деревья появлялись партиями и отдельно, равнодушно и плавно, показывая новые моды. Синяя сырость оврага. Воспоминание любви, переодетое лугом. Перистые облака, вроде небесных борзых».

Эта «страшная для души анонимность всех частей пейзажа» — лишённый ясных форм бег по кругу, когда весь яркий и многогранный мир сливается в смазанный, перепутанный хаос, из которого взгляд выхватывает лишь отдельные объекты, но не может долго на них задерживаться. Ведь скорость, движение, неведомая и грубая сила увлекают вперёд. От того получается, что ничто, окружающее героя, не имеет ни конкретной формы, ни общего смысла. Даже товарищи, навязанные обществом увеселительных поездок, больше напоминают осколки разбитого витража. Видя разбросанные стёкла разных цветов, форм и размеров, мы с трудом представляем себе то, что они изображали. Так и здесь: Василий Иванович подмечает лишь некоторые, самые броские черты спутников, а всё остальное смазывается, исчезает, что делает их похожими на бесформенное многоликое чудовище. Таковым они, в принципе, и станут по мере развития сюжета — многоголовой гидрой, которая нависнет над ним, пристально следя, подчинит себе и не даст вырваться из когтей, будет пугать и лишать воли.

Как же рассказчик описывает нам «добрых людей»? Карикатурные образы приземлённых, неприятных людей; несколькими точными мазками кисти Набоков невыгодно отделяет их от Василия Ивановича: тогда как сам он словно бы состоит из мягкой игры тёплых красок, его спутники слишком яркие, броские, у каждого есть гиперболизированная до отторжения черты. Эта антитеза, контраст между главным героем и его спутниками, очевидна:

«Перекидывались пудовыми шутками четверо, связанные тем, что служили в одной и той же строительной фирме, — мужчина постарше, Шульц, мужчина помоложе, Шульц тоже, и две девицы с огромными ртами, задастые и непоседливые».

И обеих девиц, что совсем не удивляет читателя, зовут Гретами.

«Сразу выделился долговязый блондин в тирольском костюме, загорелый до цвета петушиного гребня, с огромными, золотисто-оранжевыми, волосатыми коленями и лакированным носом».

«Пожилой почтовый чиновник в очках, со щетинисто сизыми черепом, подбородком и верхней губой».

«Рыжая, несколько фарсового типа вдова в спортивной юбке».

«Ещё был тёмный, с глазами без блеска, молодой человек по фамилии Шрам, с чем-то неопределённым, бархатно-гнусным, в облике и манерах».

Кто из них с момента первого же своего появления заставляет нас проникнуться симпатией? Никто: одни похожи до такой степени, что перестают быть личностями, другие же непременно имеют во внешности нечто неприятное, отталкивающее, будь это «щетинисто сизый череп» или что-то «бархатно-гнусное в облике и манерах». А на другой чаще весов Василий Иванович, во всём непохожий на них, старающийся любоваться видами из окна, но не имеющий права даже на столь быстротечный покой.

В группе, состоящей из четырех женщин и стольких же мужчин, он лишний изначально, выбивающийся и из пошлого мира этих людей. Об этом свидетельствуют состав компании, происходившее во время игр («три раза ложился в мерзкую тьму, и трижды никого не оказывалось на скамейке, когда он из-под неё выползал»). Подчёркивается то, что герой не принадлежит к их кругу: когда в поезде решают петь песни, то дают «нотные листки со стихами от общества», членом которого он, единственный из всей группы, не является.

После чуждых ему потех, унижений и подавления воли этим многоликим чудищем, берег озера и башня кажутся самым настоящим раем, землёй обетованной, где «и открылось ему то самое счастье, о котором он как-то вполгрёзы подумал». Пейзаж здесь дышит покоем, пропитан лёгким дыханием поэзии («высилась прямо из дактиля в дактиль старинная черная башня»), каждая деталь мягко, неброско, но с удивительной нежностью нарисована автором. Озеро, облако и башня вновь создают контраст между желанием и реальностью, человеком и окружением, прошлым миром Василия Ивановича и тем новым, в котором ему будто предначертано остаться. Но на фоне благоденственного края, желанного места в мире, где Василий Иванович наконец-то чувствует, что должен остаться, прожить всю жизнь, стать частью гармоничной и столь близкой его сердцу картины, рассказ достигает кульминации. Ведь спеша отказаться от прошлого и страшного возвращения обратно в Берлин, он встречает непонимание, даже явное нежелание понять и против собственной воли продолжает путь вместе с теми, кто теперь уже открыто истязает его, не сумев прежде искоренить инаковость «лишнего» путешественника.

Рассказчик говорит, что видел его позже — тихого, изменившегося, не имеющего больше сил быть человеком, — и отпустил. Это сам Набоков (а в добром отношении рассказчика к герою, в том, как вместе они, словно единые в одном лице, участвуют в каждом дне путешествия, в понимании чувств и желаний героя – во всём нам непременно мерещится сам автор) отпускает его домой в несуществующий, наверное, но сладостно-родной край ожившей мечты.

Прочитав, невольно сопоставляешь эмигрантское прошлое героя, образ нежно хранимой в памяти любви, оживающей в пейзаже за окном быстро несущегося вперёд вагона, нежность и тоску в описании мест, путь через которое приближает Василия Ивановича к озеру, облаку и башне, и спрашиваешь себя: «Уж не покинутая ли Россия, не оставленная ли Родина видится этой душе в проникновенной и чистой красоте того райского сада, что открылся Василию после душного, чужого, громкого Берлина, не желавшего его отпустить? Ведь неспроста сам город и недавно оставленный уклад жизни тянули руками этих «добрых людей», тянули по кругу обратно в свои кандалы?»

Как и другие произведения Набокова, финал этого рассказа нельзя назвать однозначным. Ведь если взять его на суд разума, испугаешься, удивишься: человек, совсем неприспособленный к жизни, чужой в ней, вдруг отказывается от всего, оставляет работу… И всё, чтобы поселиться в понравившемся месте! Мыслимо ли это, разумно, верно? Но в том, наверное, и заключается отличие героя от многих живых, реально существующих людей: они взвешивают решения не умом, а сердцем, и только оно может подтолкнуть к верному решению без страха перед трудностями. Василий Иванович был прав: эта поездка привнесла в его жизнь новое, пробуждающее дыхание славных перемен.

И очень удачен столь лаконичный, но многое говорящий финал: ни слова не повествует более о герое, не отвечает на наши вопросы (вернулся ли он к заветному краю, нашёл ли в нём искомое счастье?). Пожалуй, именно из-за недосказанности в финале этот текст кажется пропитанным солнечной и доброй надеждой. Рассказчик (и автор в одном лице) позволяет самим ответить на свой же вопрос… и отпускает не только кроткого холостяка, но и нас, искать свои озеро, облако и башню.