4.5

Обязательно нужно помнить, что Кадзуо Исигуро — не японец. Это тот же постулат, что и «Харуки Мураками — не японец», только сильнее. Семья Исигуро покинула Японию, когда будущему писателю было пять лет. Он — писатель британский, и тем ценнее становится его тщательно выписанная и стилизованная воображаемая Япония.
Получается, что «Художник зыбкого мира» — очень британский роман, это особенно ощущается на первых страницах, где автор активно знакомит нас с сеттингом и персонажами. Но постепенно конкретика иссякает, нарратив расплывается, пока главный герой, пожилой художник Мацуи Оно, погружается то в четкие недавние, то в полустертые старые воспоминания. Повествование делится на триптих, три линии — учеба Оно у мастера и довоенное время (Оно — художник); смута сразу после войны (Оно — предатель); последние события — помолвка и свадьба младшей дочери героя, общение с подрастающим внуком (Оно — старик). Недавние впечатления героя ярки, отчетливы, лаконичны, как плакат, но чем глубже воспоминания, тем более расплывчаты контуры, тем сильнее персонажи сливаются с фоном, и тем больше значения придается не только словам и поступкам людей, но и окружающей обстановке.

Продолжение с картинками

Каждое нынешнее впечатление имеет перекрестные ссылки с картинами в памяти Мацуи Оно, пейзаж сменяется бытовой зарисовкой, а описание кинофильма — новым пейзажем. Мы листаем альбом Хокусая, на полутора сотнях гравюр которого происходит все, что угодно, но на переднем плане или на фоне неизменно маячит гора Фудзи (сам Мацуи Оно). Его рассказ настолько обрывочен, не упорядочен на первый взгляд, а его старшая дочь Сэцуко так скептична с ним, все разговоры так двусмысленны, что я в какой-то момент подумала — это же мой клиент, мой любимый ненадежный рассказчик. Но все оказалось гораздо интереснее. Такое полупрозрачное повествование — исключительный инструмент Кадзуо Исигуро, созданный им из собственных детских воспоминаний о Японии, из взгляда японца-который-уже-не-японец-на-Японию-с-Запада. Ван Гог (справа) скопировал Хиросигэ (слева) и круг замкнулся.

Время, в которое жил Мацуи Оно, было не самым простым для того, кто работает в жанре укиё-э. Фотография становилась все популярней, вестернизация вносила необычные тенденции в традиционную живопись (которые потом пресекались прояпонским правительством за недостаточную патриотичность), гравюры переходили в нишу журнальных иллюстраций. Герою книги тоже прочили работу иллюстратора и мангаки, но он остался истинным живописцем, пусть ему и пришлось спрятать свои картины, в которых теперь усматривалась и порицалась пропаганда империализма.

Изменчивость мира отчетливо показана не только картинами (у него, черт побери, даже картины описаны в нескольких вариантах), но и изменчивостью восприятия рассказчика. Он не раз говорит нам, что, возможно, недостаточно точно воспроизводит пересказывемые события. Его общение с окружающими преисполнено догадок и недомолвок (и мое рукопожатие Исигуро за практически идеальное изображение этой черты японского металитета), но ничто не вызывает его разочарования. Несомненно, Мацуи Оно — это Япония в эпоху перемен, бессовестная, воспитанная строгим отцом, но восприимчивая и снисходительная к переменам. Он с добротой смотрит на внука: пусть его увлекают уже не принц Ёсицунэ и Миямото Мусаси, а Одинокий Рейнджер с Годзиллой, зато он свой, родной.
Ну и, конечно, я не могу не сказать о женских образах в этой книге. Если вы до сих пор верили, что «Художник зыбкого мира» — книга японского автора, то трепетное отношение героя к женщинам, будь это его дочери, покойная жена или мама-сан из любимого питейного заведения, преподносят всю неяпонскость книги на блюдечке. Мацуи Оно восхищается и любуется ими, помнит о них, обращает на них внимание, прислушивается к ним, даже защищает. И эти его эмоции вовсе не расплывчаты, а искренни и прекрасны.

Зыбкая Япония в описании Исигуро тем и хороша, что практически неосязаема. Автор не атакует нас заковыристыми именами и чужеродными терминами, художники пишут красками, а не суми, люди ходят в сандалях, а не дзори, и даже само укиё-э бочком всплывает только в названии книги, но почему-то из всех этих по-дзенски недописанных деталей выстраивается один из ярчайших образов Японии в современной западной литературе. Кто бы мог подумать.