5

И пусть поскорее наступит такой день, когда мы будем счастливы и когда с полуслова будем понимать друг друга и по первому зову приходить на помощь. Вот это и будет счастливый день.

Каждый раз говорила себе: Не буду больше читать этого писателя. И запомнить надо, и руки одергивать, если к его книжке потянутся, даже если совсем читать нечего. Не надо брать. И всякий раз забывала о зароке. Потому что стоило пробежать глазами первые несколько строк и не оторваться уже. Они все такие неуловимо родные, его герои-рассказчики. И так обыденно-узнаваемо все у них начиналось. Тут еще феномен советского времени имеет место. Застой, как явление, распространившееся из политической и экономической сферы на физический план. Не меняющаяся на протяжение десятилетий жизнь. Совпадение даже в мелких деталях.

Реалии Сократика настолько мало отличались от тех, в которых проходило мое детство. Повесть вышла в 66-м, а написана еще раньше, наверняка. Я родилась позже, а возраста героев и вовсе году к восьмидесятому достигла. А все совершенно то же. Школьная форма, тоскливая серая скудость вокруг, безотцовство, мама, которая ломается на двух работах. Все время усталая, все время с мигренью и не до тебя ей. Хотя любит. И такая привлекательная, жизнь свою еще вполне может устроить. Могла бы, если бы не ты. И она так многого заслуживает, так мало в чем действительно нуждаясь для счастья: "Я тогда куплю себе коралловую кожаную куртку и коралловые шпильки на вот такенном каблуке и маленькую соболью шапочку", - говорит во сне героя, который тот долгое время считает явью, случайно подслушанным разговором.

А у тебя свои закидоны и тараканы в голове. Ты бы и хотел, как все, быть. Да не получается. То есть, все нормально. И с учебой, и друзья есть, но что-то же заставило тебя молчать долгое довольно время после смерти отца. За то и прозвище получил - Сократик: он не говорит у нас, он думает, как Сократ. А еще ты умеешь находить в обыденности вещи, которые расцвечивают ее удивительными красками. Вот есть дом, какое-то, совсем недолгое, время жил в нем Пушкин. Теперь об этом только мемориальная табличка говорит. И на нижнем этаже этого дома магазин галантереи. И ты придумываешь себе, что в этом самом месте была комната Пушкина. И заходишь туда. И смотришь.

А продавщица злится, подозревает в тебе злоумышленника и даже озвучивает свои несуразные подозрения. Страшно тебя обижая. Но в другой раз ты видишь ее в слезах и начинаешь шута горохового изображать, только чтобы развлечь и утешить. Или вот лучшая девочка на свете, новенькая в вашем классе. Ты не один в нее влюблен, но это и не важно. Важно - она есть и иногда вы говорите. Или идете рядом. И можно смотреть на нее. А то, что на тебя в это самое время смотрит другая девочка, ты знаешь. Но сделать с собой ничего не можешь.

И обязательные фирменные неприятности, через которые проводит своих героев Железников. Чудовищная пружинная, невыносимая скрутка. Но дальше жизнь продолжается. И ты выходишь из всего, ставши сильнее. Нет, не искалеченным. Так, помятым слегка, ну так утюг - великое изобретение человечества. Правда-правда, главная ценность его творчества - опыт давления, отчуждения и боли, который делает тебя сильнее. И никто не умирает. Это сейчас по аналогии с Донной Тартт вспомнилось. То же залипшее время. Те же чудовищные скрутки испытаний для взрослеющих героев. Но обязательно кто-то умирает. А смерть, которую тащишь с собой и в себе, косвенно подсознательно виня себя - не есть хорошо для кармы. Владимир Железников чистит карму.