5

Не знаю, получится ли у меня говорить о книге «Таёжный тупик». Именно о книге Василия Михайловича Пескова, а не об истории Лыковых, за которой я слежу уже более тридцати лет.
История эта знакома многим: почти сорок лет семья староверов прожила в сибирской тайге в полной изоляции. Мать, отец, два сына, две дочери.
Я помню даже ту самую первую статью в «Комсомольской правде». И первое свое впечатление помню.
Это был ужас и полное неприятие. И ещё острое чувство жалости.
Ужас: их жизнь прожита зря. И вообще: разве это была жизнь?
Абсолютное неприятие мотивов, приведших старшее поколение Лыковых в таёжную глушь. Религиозный фанатизм или вера? Первое моему поколению, изучавшему научный атеизм, было понятно и отвратительно. Но вера? Этому нас не учили. Староверы, раскол – минимум знаний из школьной истории. Боярыня Морозова с картины, два «перста» или три… Мы и креститься-то не умели…
Жалость, сочувствие – да! И отчаянная надежда, что вот теперь-то хотя бы Агафья поживет «нормально».
Но никто из Лыковых не вышел из таёжного тупика. Никто не захотел выйти…
Ничего, оказывается, я тогда о Лыковых не поняла.
А Василий Михайлович Песков старался понять их, Карпа Осиповича и Агафью, которых знал лично. И тех, кого не знал – Акулину Карповну, Савина, Наталью, Дмитрия.
Его рассказ об этих людях полон безмерного уважения к ним, странным, иным, убежавшим от того мира, в котором жили все мы.
Песков выстроил своё отношение ко всем членам этой семьи, ушедшим и живым. Грустное сочувствие к беззаветной труженице Акулине Карповне, некоторая неприязнь к жесткому Савину, жалость к доброй и слабой Наталье, особенно приязненное чувство к Дмитрию.
Конечно, более наполненным получился его рассказ о живых. Нескрываемое восхищение силой духа и при этом достаточно критичное отношение было у Пескова к главе семьи Карпу Осиповичу. И конечно Агафья, судьба которой сплелась с собственной судьбой автора, до конца его жизни оставалась она предметом заботы, попечения и волнений.
Перечитываю эту книгу и с каждым разом все больший и больший гнев вызывает у меня эгоизм и самонадеянность отца семейства, увлекшего жену и детей в таёжную глушь, поставившего их перед многолетней необходимостью не жить, а выживать. А детей своих лишившего всякого выбора, обрекшего их на одиночество и вынужденное монашество.
Не могу понять и простить не могу… Вот смотрю на Агафью теперешнюю (ее часто снимают) и восхищаюсь: отличная память, живой ум, острый юмор, абсолютное бесстрашие, а еще чистая речь, грамотное письмо, даже рисует она точно лучше меня, например.
Какая судьба загублена! Какие судьбы…
А вот Василий Михайлович если и думал нечто подобное, то сумел заставить себя не судить – понимать и принимать Лыковых.
Конечно, не обошлось без некоторой критики, без ошибок в определении их религиозной принадлежности (не были они ни «бегунами» ни «беспоповцами). Не обошлось без упоминаний «темноты», «обрядоверия» и «фанатизма». А могло ли обойтись без этого в начале восьмидесятых, во времена активного и всеобщего неверия?
И всё же вряд ли кто-то смог бы лучше Пескова донести до нас историю Лыковых. Сейчас, после ухода Василия Михайловича, это особенно очевидно.
Что сотворили бы из этой сенсационной, несомненно, истории современные «акулы труженики пера»?
Чего только не пишут сейчас о "таёжном тупике": от «отшельница Агафья Лыкова разгадала тайну смерти студентов на перевале Дятлова» до «Агафья Лыкова умерла».
А благодаря Пескову история Лыковых обрела множество неравнодушных наблюдателей, и что более важно, создала небольшой круг людей, которые уже много лет помогают жить последней из них.
Что будет с нею дальше? Нет ответа. Как говорит Агафья, «что Бог даст...».