5

Обвинять Петра1 в том, что он якобы «подрубил исконно русские корни» - всё равно, что обвинять коммунистов в том, что они покончили с белой императорской Россией. И тут и там критике подвергаются конкретные действия в конкретных обстоятельствах, а на пьедестал возводится некий патриархальный лубок в стиле "Русь, которую мы потеряли" - про доброго монарха-отца народа, про благообразных бородачей, про целомудренных теремных затворниц, про созерцательную жизнь и неколебимую веру православную. Как будто бы жили мужички, не тужили, пока не пришёл Пётр1 со своими засланцами из слободы Кукуево и не заставил "полюбить гудки, кривошипы - снегиря и травку презреть...", поскольку "ненавистна борцу лампадка, филаретовских риз глазет". Прижал, понимашь, попочки попам, открыл Рассеюшку для просвещения и напросвещалась она на свою голову. А вот то ли дело был бы Алексей…
Исторически такая трактовка не верна. Совсем. Вообще.
Ибо тенденция к петровским реформам намечалась задолго до рождения Петра. Вспомним о том же шведском вопросе. Или о причинах приглашения на Русь иностранцев.
Ибо отец Петра не был тишайшим ни по характеру, ни по проводимой им политике.
Ибо народ при всех своих бунтах, не только стрелецких, сохранял доверие к Романовым (аж до 9 января 1905 года), и именно его представители платили налоги, служили в армии и на флоте, строили Петербург, поднимали промышленность, входили в число "птенцов" и т.д. Так что ни о каком массовом паломничестве в тайнохранительные срубы, а точней – в тоталитарные секты, речь не шла.
Но биография Алексея располагает.
Поскольку он был единственным человеком, при котором глотки недовольных верхов могли бы раскрыться.
Поскольку его политические взгляды так и остались для историков загадкой, хотя доподлинно была ясна его антипетровская позиция и факт группировки вокруг него людей, либо Петра не принимавших, либо когда-то близких Петру, но впоследствии отвергнутых, что таки даёт простор для фантазии.
И поскольку как ни крути, но Пётр был его отцом, а отец, пытающий сына, пусть даже и за дело – это мощный отрицательный образ.
И если для автора – махрового антисоветчика - Великий Пётр был член ВКП (б), то Алексей неминуемо становился представителем потерянной Руси, попранной всякими там рослыми преображенцами, наглыми птенцами и революционной матроснёй вкупе с компетентными органами, и наделялся долей авторских тараканов.
Отсюда и заострение противостояния России настоящей – Руси уходящей.
И грубейшее противопоставление поднявшейся на пьедестал языческой Венеры и загаженной православной церкви.
Физики и прогресса, предлагаемых Петром, и метафизики и спасения, тщетно отыскиваемых представителем народа Тихоном.
И слова протопопа Аввакума, вложенные в уста царевича Алексея.
И лицо Иванушки-дурачка у Александра Румянцева (вот за этого персонажа действительно обидно).
И шарахающийся от античных статуй сподвижник Петра Абрамов (в реале с ним было сложнее всё).
И писатель и поэт Пётр Андреевич Толстой – автор романа «Езда в остров любви» (не пытайтесь это повторить на экзаменах).
Отсюда, собственно, и «антихрист» Пётр-убивец и приближающийся к «христу» Алексей-жертва.
К чести Мережковского стоит сказать, что занимающая центральное место трагедия отца и сына - наиболее сильный и наиболее правдивый момент во всём романе. Именно здесь автор не опускается до вульгарных противопоставлений.
Пётр, сколько бы его ни обзывали толпа раскольников и одна глупая фрейлина, не выглядит здесь ни антихристом, ни, при всей своей жестокости, нехорошим человеком. Это страдающий отец, по-своему любящий своего пусть и не идеального Алёшу. Это правитель, переживающий за судьбу своего государства, упорно, кстати, на это государство работающий. И это человек, перед которым стоит непростой выбор: простить сына - погубить страну, казнить сына – погубить себя.
Алексей, сколько бы не наделяли его разные докукины ореолом мученика, является обычным человеком, в свою меру грешным, и, кстати, не очень удобным в бытовом плане. Отца любит какой-то подавленной любовью, но чаще боится и ненавидит. Страдает от непонимания, но в то же время не пытается хоть как-то исправить ситуацию. Да и о самом государстве имеет представления, мягко говоря, странные, в стиле: «Ну да, мы голые, пьяные, нищие, но в нас - Христос». Так что волей-неволей приходится признать правоту Петра.
Оба как будто пришли из разных миров и банально не могут услышать, принять и понять друг друга. Что для Петра является рутиной, для Алексея невозможно физически. Что для Алексея хорошо, то для Петра - идиотизм (особенно показательна в этом отношении сцена на ассамблее).
В душах и того, и другого дьявол борется с богом, а «начало» зверя - с человеческим и в определённые моменты «зверь» прорывается наружу.
Как относиться к трагедии?
Однозначного ответа у Мережковского нет.
С одной стороны, Пётр велик да тяжёленек, и стоном стонет от него земля.
С другой – наковальня тоже стонет… под молотом, но в результате выковывается новая Россия.
С одной стороны предчувствие грядущей бури и крови.
С другой – новый корабль (государство) крепок. И… выдержит. ДОЛЖЕН выдержать.
Что же касается христианской темы, особенно христианства, противопоставленного Петру-антихристу, она получилась наиболее провальной. Такое впечатление, что Мережковский хотел стать чем-то типа Достоевского, но получился из него Денис Абсентис, причём со спорыньёй. Грязные и мясные сцены, связанные с раскольничьими скитами, пожалуй, одни из наиболее омерзительных в русской литературе. Если Пётр1 жестоко казнил взрослых дядечек, то здесь из христианского милосердия сжигают заживо маленьких детей. Если сподвижники Петра курили и пили водку, то раскольники крепко сидели на галлюциногенах. Если при дворе Петра процветали свободные, но всё же в рамках относительного приличия нравы, то здесь будет жёсткая групповуха с хлыстовской богородицей. С показанной в романе официальной церковью не лучше: ситуация напоминает не то песню из сериала про бордель «ангелы здесь больше не живут», не то роман Этель Войнич «Овод» (про стукачество попов).
П.С. Одно из неоспоримых достоинство романа - его язык и стиль. Цитаты 18 века органично здесь сочетаются с современным литературным, а заодно и с русским разговорным. Встречается интересная игра слов типа "этот претолстый немец - претонкая бестия" или "слово мать соединяется с гнуснейшими словами. Оно так и называется матерным".))
Хотя лично я бы одним словом (не матерным), в отличие от автора, Алексея точно бы не обзывала))