Красивый язык Олди в этой книге для меня оказался плох: я ничего не поняла.
Как только начинало что-то проясняться, авторы выпускали на меня что - нибудь вроде

Сугроб у алтаря взорвался навстречу черным вихрем. Клочьями тьмы упал тяжкий плащ. Фигурка летела и летела, нелепо кувыркаясь; это могло длиться вечно, пока узкая рука, оплетенная тугими жгутами, действительно не взяла из воздуха медлительного голема. Юноша колебался, глядя на алтарь.
«Разбить. Надо разбить. Чтобы засияла… Алтарь? Нельзя – об алтарь!.. грех!..»
Чужие мысли жужжали в мозгу цистерцианца, сводя с ума.
а мелодия цитры все лилась, и монах упустил такт, когда в музыку вплелся второй голос – альтовая виола, которой не было в руках Филиппа ван Асхе. Но разве это имело сейчас значение: было? не было?! Сегодня творились чудеса и исполнялись мечты. Сегодня был день Обряда. Уникального Обряда, какого еще не случалось в истории Гильдии! Цистерцианец знал это, на шаг опережая события, как знал многое другое, струящееся из тайной дверцы. «Чего не случалось? В чем – отличие?» – хотелось спросить фратеру Августину, но он знал: ответа не будет. Рано. Перевод еще не завершен. Новое знание волновало, оставаясь в то же время ущербным, куцым, как…
Как?!
Нужное сравнение вертелось на языке, не даваясь перевозбужденному рассудку.
Двое шли навстречу друг другу. Плыли, текли, каплями ливня просачивались между нитями пространства. Они никуда не спешили, эти двое, они были вместе: вчера, сегодня, завтра. От начала и до конца времен. В этой и любой другой жизни. Имеют ли значение несчастные секунды, разделяющие их, – если все давно произошло?

и напоминало это всё чернильное облако, выпускаемое уклоняющейся от стычки каракатицей.