4

Вот и подошла к концу эта грандиозная эпопея. Серьезно, вот без дураков, грандиозная. Монументальная глыба. Колосс Толстовский. Мне и грустно, и радостно расставаться с героями. Радостно оттого, что все сложилось так, как надо, как должно было быть, как этого, очевидно, и задумывали история и судьба. Если что, то это реверанс в сторону детерминисткой направленности Толстого. Кто-то умер, кто-то жив, кто-то тихо доживает свой век, кто-то только что родился, кто-то счастлив, кто-то нет, все как в жизни, и оттого радостно. А грусть - от тихой тоски по ушедшему, опять. Моя сентиментальность (или чувствительность?) с точностью радара выхватывает эти щемящие нотки повсюду, малейшую примесь, в любом произведении, в любом романе, и щиплет, и щиплет мне глаза словно луковые фитонциды. В "Войне и мире" тоже есть.

На протяжении четырех месяцев я следила за эволюцией героев. Вернее будет сказать, за чьей-то эволюцией, за чьей-то деградацией, хотя автор несомненно и деградацию задумывал как приближение к идеалу, к его идеалу, ну что же, идеал этот со мной оказался несовместим. Ох, Наташа, Наташа, что же сделал с тобой Лев Николаевич? Как было приятно наблюдать за юной Наташей в первом томе, танцующую, поющую, горящую огнем, живую, и как же ее развернула на 180 градусов семья. Реакция на эпилог у меня была примерно такая же, как у Денисова. И это Наташа? Опустившаяся бабенка с жирными патлами, ревнующая мужа и не видящая себя без него, полностью растворившаяся в семье? Это идеал? Вообще не знаю, с чего я взяла про идеал, где-то прочитала, в самой книге про это ни слова, только факты. Или все-таки семья ни причем? Наверное, эту зависимость Наташи от мужского восхищения, от любви можно было увидеть еще и в первом томе, но, каюсь, была близорука, не разглядела, во что это могло вылиться и вылилось.

Про Пьера тоже можно много рассуждать, о невиданном доселе переломе в психике, или, что ближе к тексту, об обретенной вере, но такой... не стандартной русской вере, скорее о такой, лютеранской, не требующей посредников, вера есть любовь, жизнь есть любовь, и, кстати, слепая Наташина любовь его вполне устраивает. Мне же хочется придираться. Я не верю, что люди могут ТАК измениться ни с того ни с сего. Пьер обрел практически другую личность. Да, он долго маялся, долго мыкался, не мог обрести себя, веру, любовь, не мог себя понять, наступил тяжелый кризис, еще более тяжелый плен, последовали разговоры с Платоном Каратаевым с его крестьянской, народной сущностью в роли психотерапевта. Но другая личность? Звучит, как безумие, или таковым и является на самом деле. Такое замещение личностных свойств возможно только после мощнейших психических травм, была ли неслучившаяся казнь такой травмой? Скорее всего, да, в этом все дело. Так что это уже не тот Пьер Безухов, потерянный и растерянный, с тихим близоруким взглядом за круглыми очками, это другой человек, уверенный в своих суждениях, знающий, что такое хорошо и что такое плохо. Совсем другой.

Вы, кстати, заметили это страстное желание обсуждать персонажей вместо достоинств и недостатков книги практически у всех рецензентов на "Войну и мир"? Сдается мне, это связано, во-первых, с тем, что герои на редкость удались, это живые люди со всеми их пороками и добродетелями, пороков, как и в жизни, намного больше, отсюда и язвительные комментарии в их адрес, и неприятие поступков, та же измена Наташи, то же высокомерие Андрея, та же почти идиотия Пьера... А что, кто-то хочет читать книгу про идеальных героев? Может, раскраску? Все поступки логичны, объяснимы, точны настолько, насколько они в жизни логичны, объяснимы и точны. И, во-вторых, как можно обсуждать мастерство автора, когда и так уже все сказано? Все собственные слова восторгов кажутся никчемными в сравнении с мощью автора, остается как Моська лаять, а это глупо. Можно лишь соглашаться или не соглашаться с идеями Толстого.

К концу четвертого тома я, наконец, определилась, что мне в этом эпике не понравилось. Это низведение личности Наполеона ниже нижайшего солдата в его армии. Лев Николаевич объясняет все (буквально ВСЕ) успехи Бонапарта случайностями, совпадениями, почти чудесами. Извините, не верю. Чтобы за тобой люди,и какие, явно не последние, шли в неизвестные страны в погоне за непонятной, новой идеей, нужно что-то большее, чем случайность. Харизма, дар убеждения, вера в собственную идею (в данном случае о Единой Европе) и тэ дэ и тэ пэ. В Толстом же, как ни странно, говорит патриотизм, неплохое качество по нынешним временам, в романе оно уместно, но это чувство завело его немного не туда.

Что-то я не могу остановиться, HELP. Так много еще не сказано, а уже длинно. Некоторые моменты я так и не поняла до конца. Читаешь и понимаешь, что происходит что-то очень важное, но что именно - непонятно. Смирюсь, что невозможно понять и объять необъятное. Это не роман даже... музей. Тут вам и грандиозная панорама Бородинского сражения, выпуклая, объемная, с запахами пороха и навоза, обойти три раза, тут и картины на любой вкус: и большие художественные полотна военных баталий, как у Верещагина, и роскошные зарисовки на тему светской жизни, вроде Фрагонара, и исторические лекции из рупора в правом углу, наподобие Пуанкаре, но милее всего мне уютные домашние миниатюры-зарисовки и камерные портреты, как у Брюллова. Каждый найдет в этой эпопее что-то на свой вкус. Я уже нашла, и непременно перечитаю.