5

‘Градус неприкрытого человеконенавистничества бьёт все рекорды’... Хм... Странный отзыв. Человеконенавистничество – это никак не о Демидове. Если он что и ненавидит, так ту силу, ту среду, которая способствует культивации всего самого низкого в человеке. Отвращение вызывают пороки, но не сам человек. И уж, конечно, никакого сравнения с какой-либо чернухой быть не может.
Трезвый и совестливый взгляд автора на человека (в том числе и на себя), разоблачение иллюзий, мнимых жизненных ценностей – и даже таких ‘великих’, как романтическая любовь(!). Взгляд внимательный, глубокий и... сострадательный, человеколюбивый, не смотря ни на что! Вера в то, что человек достоин большего (интуитивно чувствует, что это большее, не продиктованное плотью, есть). В предисловии к одной из своих книг Демидов восклицает: ‘Когда же человечество перестанет быть инфантильным!’ Вот так великодушно-мягко, с великой верой и надеждой он оценивает человечество – даже увидя его без прикрас.
В книге ‘Любовь за колючей проволокой’ при описании того, как зэки ‘крутят любовь’ Демидов не опустился до пошлого натурализма. ‘Женатики’ и ‘жены’ играют свои семейные роли в отпущенном им жизнью времени (3 месяца или меньше)... Рыдают при разлуке... А он сам... уже и тяготится – даже своим положением благородного рыцаря, возлюбленного прекрасной дамой... Поразительно! Даже там, за колючей проволокой, в неволе, холоде и голоде – душа жаждет чего-то большего!..
Демидов – личность масштабная. Далеко за пределами какого-либо обывательства (даже самого благородно-интеллектуального-житейского).Боженька, видать ему такую высокую планку человеческих отношений в сердце вложил, что дотянуться до нее в этой жизни, мягко говоря, трудно. Но он настойчиво тянется, и даже отказывается от своего призвания (талантливый физик-изобретатель, весьма востребованный и после лагеря). И оставшуюся свою жизнь на воле посвящает всю без остатка написанию книг о ГУЛАГе (из писем близким о своей работе, как изобретателя: «Я предпринимаю очень большие усилия, чтобы проделать карьеру по нисходящей... Все спрашивают: что-нибудь случилось? Я мог бы ответить: да, случилось. Совсем недавно. Нет еще и тридцати лет. И случилось не только со мной.
В своей «основной» профессии я работаю с большим трудом. Впервые в жизни я понял, что такое труд без вдохновения. Стараюсь перейти на рабочую должность.»’). Опять же, трезво понимает, что при его жизни написанные книги не выйдут.
Из письма Шаламову: ‘И все же «гонорары» за писательскую работу я получаю. Неофициально в виде теплых писем от иногда совсем незнакомых людей и, конечно, в виде дружеских похвал. Мои официальные гонорары – это доносы, окрики, угрозы прямые и замаскированные. И самое подлое – «товарищеские» обсуждения в узком литературном кругу.
Наша здешняя литературная яма имеет, конечно, уездный масштаб. Но источаемая ею вонь качественно та же, что и от ямы всесоюзной’.
30 июня 65 года.
...«Писатели – судьи времени» - выражение, требующее уточнения. Не всякий писатель может претендовать на такой титул. Я считал бы свою жизнь прожитой не зря, если бы был уверен, что буду одним из свидетелей на суде будущего над прошедшим. Но здесь, конечно, возникает много вопросов и сомнений. Что такое суд яйца над курицей?..
21 июля 65 года.

Демидов в шутку сравнивает себя с монахом, но, на мой взгляд, он на самом деле гораздо выше. Жил в молотилове этого мира и переживал высокие озарения мысли и духа. И возможность поделиться этим с нами поставил превыше всего.
Из письма Шаламову:
Ты негодуешь на наших писателей, разрабатывающих тему «черных лет», за то, что они «начинают с конца». Ты прав. Это действительно финал – то, о чем пишут. То же, что напечатали, лагерный эпос – это уже финал финалов.
Если говорить обо мне, то я пытаюсь все же раскрыть в какой-то мере подлую механику «беззакония». За это на меня очень серчают те, у кого в пуху рыло. Они предпочли бы, если уж это нельзя изобразить как подвиг, чтобы оно изображалось в туманных, расплывчатых красках под дурацким, условным термином «культ».
К сожалению, люди с рылами, густо облепленными пухом, все еще играют первую скрипку, фальшивя напропалую. И они-то и задают тон во всех областях нашей жизни.
Ты, вероятно, хотел бы, как и я, чтобы литература вскрыла социальные и исторические корни эпохи «культа». Здесь есть сложнейший аспект – психологический. Надо быть вторым Достоевским, чтобы осилить его. Но даже Достоевскому понадобилось бы время и гарантия, что тебя не постигнет участь Пастернака раньше, чем ты доведешь начатое до конца.
Но тайного, что бы не стало явным, в истории не бывает.
27 июля 65 года