4

Что же это было?
Только я закончила сеанс недопонимания с русалочьими речами Вирджиии Вулф, меня затянуло в беспокойную фантасмагорию Андре Жида. Его реализм обманчив, его преувеличения ходят по пограничной зоне, написанные им герои - это герои, написанные героем его романа...

Я достаточно наивно ожидала классического романа, когда бралась за чтение. Пусть будет роман судеб, думала я, роман поколений. А эта книга - дверь в другую книгу, где судьбы сами себя выстраивают, где их общая, непреодолимая цепь - фальшь. Предполагаемое будущее тускнеет под гнетом реальных небес.
Он ведет дневник, в котором будет писать роман. О себе, обо всех. Но роман не станет дожидаться автора - он сам себя напишет.

Трогательные юнцы, выпархивающие из отцовских домов, с классическим юношеским незнанием и знанием всего (!) одновременно... Вы слепы, вы горды. Вы будете отражаться в тысячах ваших предшественников и ваших потомков.
Женщины, которых тут не так уж много. (Которые не так уж нужны?...) Небольшие звезды, гаснущие по воле времени, когда за спиной, увы, одна красота. Со своей трагедией, расплатой материнством, они гаснут, протягивая руки в последнем умоляющем жесте.

Он пишет роман. Он пишет дневник. Ему давно опостылело жить: всезнание, как известно, рождается в тридцать с небольшим. Управляя неправдоподобием, так просто позволить ему стать правдой, а самому превратиться в мифического персонажа, дергающего за нити марионеток. Так он и будет жить.

Но другим все позволено, а не страдая, не познаешь бытия - и они будут. И чем они моложе, тем бессмысленней и глубже будет последний акт.

Я прочитала дневник Эдуарда, который на самом деле роман Андре, который...устал.
От книги веет трогательной и легкотканной эпохой эстетизма, которую вытоптали шум снарядов Первой мировой и грохот буйного, выходящего из-за океана, джаза. Роман о том, как люди становятся другими по прихоти времен, или же как времена меняются по прихоти людей.

Я посмотрела красивый черно-белый немой фильм - именно таким, в таких декорациях, роман стоял передо мной. Без прилизанности и стремления замять неудобные моменты, как в нашем современном кино. Но и без грубовато житейского.
Одна только горькая красота человеческих жизней - тонких, трепещущих. На страницах романа. На полотне жизни.