5

В условном восточном пост-СССР-овском государстве президент сочиняет стихи, где на ты с небесными звёздами, зовёт их в гости, готов потчевать и угощать, а после поставить их себе на службу, чтоб были у него на посылках, как Золотая рыбка.
Поэт и переводчик Олег Печигин (в фамилии сочетаются романтичный Печорин, лишний человек среди печенегов, древнего тюркоязычного народа) приглашён перевести творения вождя на русский бывшим однокурсником Тимуром, выдающимся политтехнологом, фокусником и манипулятором. Подаренная и искусственно созданная слава свалилась, опоила, одурманила сладким наваждением и развеялась в миг.
Всё окружение под влиянием вождя, в это болото вожделенного обожания втягивается и приехавший поэт.
Олег в принципе подвержен влиянию, размещает в себе образ очередного переводимого поэта до перенимания образа жизни (алкоголизм Байрона, гомосексуализм Одена), легко поддаётся массовому гипнозу, в который погружены окружающие, пребывающие в обожании и обожествлении вождя.

Творчество поэта–переводчика долго не поддавалось этому влиянию, искусство оставалось глухо, но обязаловка всё же вытеснила из его деятельности творчество и вдохновение. Подыгрывание самым сильным, потом послабее постепенно растворило в нём личность. Слепое отдавание себя во власть другого человека забирает сначала личность, а потом и жизнь.
“Безумие может быть заразительным”, и он уже не понимал, где правда, а где бред, кто больной, а кто просто обманщик, но до последнего верил, что “царь добрый, просто не знает.” Рационализация, защитная функция, сумеет найти объяснение и достроить даже самую несусветную иллюзию. Особенно, если психика вязкая (Байрон и т.д.)
Интересна перемена отношения к творчеству, когда герой узнал, что создатель стихов не великий отец народа, а графоманиакальный безумный больной, опустившийся пьяница и сластёна – к вопросу о разделении личности автора и его творений. Судьба другого поэта, ставшая для Печигина маяком, отрезвила его, вернула в реальность, и болезнь–наваждение стала уходить – он снова не смог переводить стихи якобы вождя. “У корыта всё теснее”, и чем ближе к телу, тем вероятнее стать разменной монетой придворной мышиной возни. Ушёл, перепевая чужую песню, не зная даже, чью именно. Не спев свою.
Для меня перекликалось с читаемой параллельно книгой “Анти–Ахматова”: “Что может быть лучше для старого поэта, чем смерть в застенке по ложному обвинению” – мифы о себе важны и дороги многим поэтам.
Книга очень понравилась.