4

И что возвести, блин, на этом камне? До последнего момента не было ясно, как к ”Гиперболоиду» отнестись. Если "Аэлиту" можно еще было проглотить за раз, то с этим творением пришлось мало того что жевать и жевать, так потом и переваривать. После каждой главы менялось восприятие, как в диафильмах, переходили из одной в другую картинки советского шпионского детектива, развратно-эмигрантской социальной драмы в Париже, истории выживания на Дальнем Востоке, (анти)утопии на Золотом острове, в конце концов. А, и фантастики. Забыла. Довольно ровно при этом выходило, что составные части нравились через раз.

Уже на первой трети книги событий и героев стало слишком много, чтобы повествование сохраняло цельность. С этим недостатком пришлось смириться, потому что немалая часть героев отыгрывала свою роль и торопливо покидала сцену. Вот например Вольф и Хлынов не в Германии поисками заняты, а появились перед публикой, только чтобы донести вот это:

Хлынов первый обратил внимание на странный клубочек света высоко в небе.
– А вот еще один, – сказал он тихо. Они остановились на половине дороги над обрывом и глядели, подняв головы. Пониже первого, над очертаниями деревьев, возник второй огненный клубок и, роняя искры, как догоревшая ракета, стал падать...
– Это горят птицы, – прошептал Вольф, – смотрите.
Над лесом на светлой полосе неба летел торопливо, неровным полетом, должно быть, козодой, кричавший давеча: «Сплю-сплю». Он вспыхнул, перевертываясь, и упал.

Зоя, ни разу не симпатичный персонаж, интересна только в двух аспектах: как объект непонятной вообще любви капитана Янсена и как дурища-богиня с проектами мраморных лестниц, уходящих в небо. Рука не отрывается от лица.

На месте она остается и при появлении подобия спасителя человечества, сотрудника угрозыска Шельги. Он выглядит в меру приятным персонажем, пока не заводит с Гариным диалог о дегустаторе моральных марок.

-- Нет! -- крикнул Гарин. -- Нет, не думал. Вы все еще никак не можете выкарабкаться из-под обломков морали... Ах, Шельга, Шельга... Что это за полочки: на этой полочке -- хорошее, на этой -- плохое... Я понимаю, дегустатор: пробует, плюет, жует корочку, -- это, говорит, вино хорошее, это плохое. Но ведь руководится он вкусом, пупырышками на языке. Это реальность.
А где ваш дегустатор моральных марок? Какими пупырышками он это пробует?
-- Все, что ведет к установлению на земле советской власти, -- хорошо, -- проговорил Шельга, -- все, что мешает, -- плохо.

Финиш. Нет, финиш. Что Гарин придурок, что Шельга, обжерминаливший гиперболоидные шахты. У Гарина, все же большую роль играющего в книге, и идиотизма больше — диктатор и властитель мира из него никудышный. Какую-либо зловещесть он приобретает только при словах «концентрационные лагери», все остальное время его с Зоенькой планы по построению дивного нового мира смахивают на кислотные трипы. А ведь неглупые, казалось бы, люди, предприимчивые. Неподалеку от Золотого острова же их стало накрывать, тогда Гарин промямлил что-то про патрициев. Хорошо, что этих заигравшихся в богов идиотов выкинуло на остров адамом и евкой.

Не харизматичен Гарин, ну не харизматичен и не evil overlord, сколько ни тряси он черной козлобородкой. Толстой явно пытался в нем этот момент культивировать, но не сумел этого сделать даже с симпатичным предложением:

Он с ужасающей ясностью понял, что вот от одного этого оборота рукоятки он становится врагом человечества. Это было чисто эстетическое переживание важности минуты.

Кроме этого момента, к Толстому у меня был бы вопрос о сознательно выбранных исторических отсылках. Ленин — понятно. Генерал Галифе — непонятно, но вызывает куда меньше вопросов, чем приятные, конечно, но к чему вообще упоминания Робеспьера с пучками сена на месте Эйфелевой башни, рычащего Дантона и жестикулирующего Демулена.

Я чисто из-за сюрпризиков четыре ставлю. Не могла постигнуть логики Толстого и предугадать события.