3

Ольга Балла

Синий – от Богородицы до порнографии

Ян Балека. Синий – цвет жизни и смерти. Метафизика цвета / Перевод с чешского Инны Мочульской. – М.: Искусство-XXI век, 2008, 408 с., ил.

«Новый мир». - № 11. – 2009.

Есть книги, интересные тем, что в них есть, а есть – примечательные тем, чего в них нет. Так вот, книга чешского искусствоведа Яна Балеки обращает на себя внимание как тем, так и другим – при том, что нет в ней довольно многого. Прежде всего – ничего особенно метафизического.

В чешском оригинале, с которого переведена, книга называется существенно сдержаннее: «Синий: Цвет среди цветов». Ни тебе жизни и смерти, ни тем более метафизики, которыми щедро одарил книгу переводчик и которые, будучи включены в русский заголовок, с самого начала задают читательским ожиданиям повышенное напряжение.

Но книга – всё-таки не о метафизике цвета. Она - о его культурной истории. О значениях, которыми человечество во все времена, от их предысторического начала, наделяло цвета, и прежде всего – синий. Он тут действительно – «цвет среди цветов»: рассуждению об истории синего в книге предпосланы несколько небольших глав о других цветах - белом, чёрном, жёлтом, зелёном, красном и – особо – о пурпуре, который – не столько цвет, сколько гамма цветов от тёмно-красного до глубокого синего (вследствие чего и различаются пурпур красный и пурпур синий). Эти предварительные главы занимают первую часть книги, а вторая целиком посвящена синему.

Любопытного здесь чрезвычайно много – начиная хотя бы с того, что цвет, как выясняется – понятие историческое да и культурно детерминированное; физика с физиологией – при всей их, казалось бы, властности - вытесняются здесь, как ни удивительно, на подчинённые позиции. Глаз видит, показывает Балека, то и так, на что и как его настраивает культура, для чего в ней находятся имена. Цветовые карты разных культур не совпадают – и мир для людей, к этим культурам принадлежащих, оказывается окрашенным по-разному. Специальной темой размышлений автор этого не делает, но разных сведений на сей счёт сообщает изрядно. Так, ветхозаветные евреи знали цвет «аргаман», который мы теперь можем описать лишь сложной словесной конструкцией: киноварный «с незначительной примесью жёлтого» ; видели в пурпуре синем – тёмном густом цвете, помещающемся «в спектре между красным, синим и фиолетовым» - «тэхэлет», «цвет неба», которое для нас вообще-то голубое. А «в языках исламских народов» вообще, оказывается, «нет специальных слов для обозначения синего и зелёного цвета» - что не мешает им, однако, наделять обильными до избыточности и противоречивости значениями и синий, и зелёный, причём значения у каждого – свои.

В принципе, на собранном автором материале можно было бы построить очень любопытное исследование о механизмах наделения смыслом заведомо несмысловых явлений, о культурных закономерностях этого странного занятия. Тут стоило бы привлечь и данные о воздействии цвета на человеческую психику, полученную психологами, на свидетельства и опыт которых Балека не ссылается, правда, ни единого раза. Глядя на весь этот воистину роскошный материал, было бы интересно задаться вопросом о том, какими путями несмысловое вообще оказывается стимулом и организующим началом для смысла. Здесь можно выйти на большие антропологические обобщения.

Автор, к сожалению, на такую интеллектуальную авантюру не отваживается. Он вообще оберегает себя от возведения каких бы то ни было теоретических конструкций – которые брались бы объяснять, почему смысловая нагрузка цвета происходит так, а не иначе, от выявления внутреннего устройства этой символизации. Всё, что он делает – это вполне скрупулёзно собирает сведения, относящиеся к культурной истории цвета, и организует их в главы. По уровню общего напряжения и теоретических задач повествование получается едва ли не на грани беллетристики, «метафизические» суждения в которой не выходят за рамки утверждений типа: «в самом человеке есть тайна синего, недоступная его разуму». Зато вместе с перипетиями исторической биографии синего цвета в повествование входит масса подробностей из жизни, в которой он когда-то участвовал – часто не имеющих к цвету прямого отношения, но сопутствовавших ему, так сказать, в общей массе жизни.

Мы узнаем, например, - речь об этом заходит в связи с цветовой символикой растений и заводит автора, по обыкновению, далеко, - что «античные гетеры использовали для повышения чувственности ароматный ладан и зелье, приготовленное из тимьяна, лавровых листьев, имбиря, корицы и особенно ценной мандрагоры обыкновенной (Mandragora common), а также из мандрагоры лекарственной (Mandragora officinalis), женьшеня, розмарина и любистока аптечного (Levisticum officinale)».

Далее следует рассуждение об афродизиаках в представлении разных эпох европейской и мировой истории – и, дойдя до синих слив, об эротическом воздействии которых «так много говорилось в XVI веке, что их стали бесплатно подавать в качестве угощения в публичных домах», - обрывается: тут авторское внимание вновь перескакивает на синий цвет, «переосмысление» которого «в рыцарской любовной поэзии и церковной символике Богородицы, происходившее начиная с XIII века, привело к возникновению в XV веке общего представления, что синий цвет и любовь – неразделимы и что синий способен пробуждать любовь.» В следующем абзаце, без перехода, начинаются уже древнеегипетские сюжеты. Автор рассказывает о «канонических цветах» египетского искусства, «предназначенных для написания определённых иероглифов, обозначения сцен и персонажей» - и опять-таки сообщает нам много любопытных подробностей: каким цветом изображали мужчин и каким – женщин; каким – пустыню и какими – море и Нил, - и к прежней линии повествования уже не возвращается.

Таким образом, в числе того, чего в книге нет, мы можем смело назвать и систематичность изложения. Автор «закольцовывает» повествование в микросюжеты, связанные между собой весьма нестрого и способные следовать друг за другом едва ли не в любом порядке.

Да, если всмотреться, написанную Балекой историю синего цвета можно в принципе увидеть как своего рода магнит, организующий вокруг себя историю человеческой культуры вообще. Только слово «организующий» в данном случае прозвучало бы слишком сильно: самое любопытное – то, что автору удаётся избежать соблазна выстроить эту историю в одну линию, предположить, стояло ли за ней какое-то направленное развитие и тем более – чем оно направлялось. Да, он отмечает перемены в значении синего цвета с движением исторического времени, появление у него новых смыслов, - но не предпринимает никаких усилий для того, чтобы выявить в этих переменах их возможную внутреннюю логику.

На фоне «прогрессистского», «эволюционистского» наследия европейской мысли, её страсти к теоретизированию в этой, так сказать, концептуальной аскезе можно усмотреть даже своего рода подвиг. Во всяком случае – определённую интеллектуальную деликатность, нежелание насиловать материал, заставляя его работать на собственные идеи. Доверие к материалу и читателю, которые ведь могут и сами договориться друг с другом. У них для этого достаточно смысловых ресурсов. Тем более, что при всей максимально нежёсткой скреплённости отдельных элементов повествования друг с другом – текст получается предельно плотный: общих рассуждений в основной части книги практически нет, разве что в начале и в конце, в качестве рамки.

А что касается (спроецированных на синее) жизни и смерти, о них в книге ведь и в самом деле говорится много интересного. На примере значений, приписывавшихся в разные времена синему цвету, - даже при простом перечислении этих значений - мы можем наблюдать их глубокую взаимопереплетённость, взаимопроникнутость того, что привычно воспринимать как противоположное и несовместимое - потребность этих начал друг в друге и невозможность, в конечном счёте, провести между ними чёткую границу.

Так, египтяне, чьё божество Хапи, олицетворявшее животворящий Нил и объединяющее в себе «мужское и женское начала», имело «мужские черты лица и пухлое женское тело тёмно-синего цвета» - красили в синий цвет и изображения самки гиппопотама – символа богини плодородия и деторождения Таурт, и женские фигурки, помещавшиеся в саркофаги и гробницы: «ведь синий цвет заключал в себе символическое значение циклического посторения жизни, смерти и возрождения». Так по сей день китайцы, желая своим родителям долгих лет, дарят им при жизни не что-нибудь, а «погребальные одеяния очень тёмного синего цвета». Те, в свою очередь, надевают эту одежду «в торжественных случаях»: ведь «синий цвет обещает продлить земную жизнь и обеспечить жизнь вечную – одновременно». Так в текстах афро-американских блюзов и в картинах чернокожих художников-американцев «старое синее кресло-качалка» - old blue rocking-chair «времён войны Севера против Юга» оказывается одновременно «и символом жизни, примирившейся со смертью, и символом самой смерти». На картинах и книжных иллюстрациях средневековых христиан синие одежды носят грешники– в отличие от одетых в ярко-красное праведников; синий – цвет самого дьявола (с нимбом именно этого цвета изображается и он, и Иуда) – и в синей же царственной мантии восседает на троне царь Соломон на миниатюре из чешской Вышебродской библии (рубеж XIII-XVI веков), и более того: в синий плащ – одежду одного из «монархических» цветов, цвета неба и божественной сущности – облачилась и сама Богородица. «На изображениях, относящихся примерно к 1000 году», Её мафорий (1) – тёмно-синий: цвета скорби, печали – но всё-таки божественного. Это ещё и цвет сострадания: именно тёмно-синим плащом, по рассказу Цезария Гейстербахского (XIII век), Она – Mater misericordiae - прикрыла всех умерших монахов и монахинь ордена цистерцианцев, и синий стал цветом защиты. Для Её средневекового культа «синий цвет очень характерен. На картинах это цельный, чистый, «незапятнанный» цвет», недосягаемый, «как само небо». Конечно, речь при этом идёт о разных оттенках синего цвета – но это всё тот же синий. Правда, те же самые христиане средневековья, что изображали Богородицу в синем – «преследовали женщин, носивших синий плащ: их уличали в колдовстве, считали виновными в болезнях, несчастьях, выкидышах, неурожаях и войнах. В судебных протоколах того времени постоянно упоминаются синие светильники, покрывала и плащи, тесьма и ленты, синие травы.» Тут уже об оттенках никакой речи не идёт вовсе.

В мусульманский «Судный день, День Воскресения, когда раздастся трубный глас и соберут грешников, глаза их будут», если не ослепшими, то как вы думаете, какими? – как ни странно, голубыми или синими. Этот цвет, цвет куполов мечетей, цвет бирюзы, которая считалась «самым желанным и восхитительным драгоценным камнем», способным «надёжно защищать своего владельца» - само имя которой означало в персидском языке «торжество» и «победу», - этот же самый синий цвет был мусульманам-арабам ненавистен, поскольку именно такого цвета были глаза их злейших врагов – греков-византийцев. «Синий взгляд» таких глаз, не сомневались арабы, - дурной и «способен сглазить человека» (что самое любопытное – это же представление разделяли с ними и синеглазые греки!). От этого может спасти только амулет синего же цвета: «из сине-зелёной бирюзы или синего лазурита». Несколько веков спустя «суеверный Пикассо, который всерьёз верил в злых духов, воспринимал синий цвет своих картин» «голубого» периода «как магический щит, ограждавший его от внешнего мира и особенно от женщин», в которых видел «предвестниц смерти, разносчиц смертоносной болезни».

Что жизнь и смерть! – в пределах самой жизни тоже хватает несовместимостей, - которые все, однако, умудряются умещаться и даже, рискну сказать, примиряться внутри всё объемлющего синего цвета. При том, что европейцы чуть ли не с дохристианских времён связывали синий с женским, пассивным и пластичным началом, художник Франц Марк, один из участников объединения «Синий всадник», видел в нём олицетворение мужского начала – «сурового и одухотворённого». У того же Пикассо, защищавшегося синим от женщин, этот цвет - «в продолжение традиции, идущей от античности через Средневековье к современности» - «имеет эротический смысл, как положительный, так и отрицательный, - это цвет любви, высокой или порочной». Такое чувство цвета разделяло с испанско-французским художником современное ему англосаксонское общество: для принадлежавших к нему синий одновременно «заключал в себе и положительный, и отрицательный смысл, он мог быть связан с порнографией (blue song – непристойная песня, blue love – порнографическая связь, blue movie – порнофильм». Но буквально те же самые англосаксонцы тем же самым «словом blue обозначали консерваторов-тори, синий цвет как знак верности Богу и его нравственным законам приняли пуритане. Американский штат Коннектикут, управляемый пресвитерианцами, считается «Синим штатом» (Blue state), и его строгие моральные законы – это «синие законы» (blue laws)».

Всё это могло бы дать основания для далеко идущих рассуждений об устройстве человеческой натуры, о динамике человеческих смыслов, о характере отношений человека и мира, - которым синий цвет всего лишь позволяет очередной раз проявиться. Балека заговаривает об этом, но в предельно общих выражениях: «По своему характеру синий цвет одновременно успокаивающий и устрашающий, приветливый и грозный, величественный и скорбный, небесный и дьявольский, духовный и низменный. <…> Он противоречив. Он может быть светлым, почти белым, или тёмным, почти чёрным, в нём – двойственность человеческой натуры: светлая и тёмная стороны её сути.» Он даже не проводит ясной границы между «собственным», внутренним и природным качеством синего цвета и теми значениями, которыми его наделяют люди.

И всё-таки русский заголовок книги не обманывает читателя: напротив, он его правильно настраивает. То, что ничего глубокого и развёрнутого автор на сей счёт не пишет - даже и к лучшему: таким образом читатель остаётся свободным и может подумать об этом самостоятельно.

________________________________________________________________
(1) Мафорий – верхняя женская одежда: длинное – с головы до пят – покрывало.