5

Не знаю, кому как, а мне частенько большое количество рецензий затыкает рот, потому что где-то начинает биться здравый смысл: «Что еще добавить к этому разноголосому хору?».
Но тут тот самый случай, когда — да и черт с ним, со здравым смыслом. Я слишком давно хотел прочитать эту книгу, чтобы «вот так просто взять» и промолчать о ней.

*Немного заблуждений*
Мне всегда казалось, что Зусак — немец. Было у меня вот такое маленькое милое мыслепреступление, которое до знакомства с книгой мне не хотелось проверять и развинчивать.
(Да-да, страница автора не для нас — только слепое чтение книги до рецензий и информации, только хардкор. Но, господа и дамы, скажу в свое оправдание, что такое у меня случается редко — и в эту особенную категорию книг по счастливой случайности попал «Книжный вор».)
*Вот и хватит, пожалуй, о вокруг да около*

Можно сказать, что «этот щенок войны и не нюхал, а тявкает из своей Австралии — ему легко спекулировать на этой военной теме». Можно видеть и воспринимать это именно так.
Мой взгляд не претендует на истину. Но я почему-то вижу это вот как:
Дом, похожий на сотни других — такой можно ураганом перенести в любое место, от Канзаса до пригородов Сиднея. Мальчик, который не произносит ни звука, кажется, старается даже не дышать, потому что он — впитывает. Впитывает рассказы старших о той войне, которую они пережили. Из-за которой они сбежали в далекую страну из родных мест, пораженных войной, голодом и, главное, ненавистью.
Потому что иначе — я просто не представляю, как можно было настолько хорошо, на мой взгляд, передать читателю ощущение того ужаса, сомнения, барахтаний живой еще души, захваченной в водоворот войны и словесной пропаганды.
(Нельзя не вспомнить, что в послесловии есть Лиза Зусак. Лиза Зусак, мюнхенские фонды, музеи, архивы. Как по мне — Маркус проделал вполне хорошую работу.)

Зусак, по моему мнению, сумел решить одну сложнейшую для такой истории задачу — задачу выбора рассказчика. Кто сможет увидеть действительно все, что происходит — и неважно, лежат вокруг снега Сталинграда или тянется ограда немецкого рабочего лагеря. Кто расскажет то, о чем хочет молчать человек — о потерянном ребенке, о мальчике-воришке, который сжимает в руках умирающую младшую сестру. Кто сможет пройти ад двух войн и дотянуться своей ладонью до Сиднея наших дней, чтобы проводить главную героиню и отдать ей книгу. Поэтому рассказчик выбран идеально — Смерть тогда был действительно везде, а значит, увидел все — или почти все.
А если Смерть пишет так, что иногда его слова кажутся странными — ну а что вы хотели от существа, у которого писательство не является профессией? Лично я списываю странный (кому-то не по вкусу, мне — по душе) стиль Зусака именно на специфичность рассказчика. Зато иногда он говорит с виду простые вещи, которые заставляют мое сердце сделать сальто-мортале.
Нет, ну правда, а что если самые лучшие в мире души действительно встают навстречу, как будто давно его ждали?
И ведь, черт побери, кто еще с такой искренностью признает, что солдаты бегут не в бой, не на врага, не на взятие города — они бегут только на него, они смотрят ему в глаза, и нет в этот момент никаких врагов, есть желание выжить и постоянное ощущение, что он рядом.
Кто сможет без сомнения и колебаний сказать, что он — самый верный слуга фюрера? В это хочется верить — это укрепляет веру в людей.
(К слову, мне искренне жаль, что Зусак не описал встречу Адольфа и Смерти — я почему-то верю, у Зусака это получилось бы.)

И, мне кажется, если уж кто поверил в эту книгу — он не сможет сказать: «Прощай». Он сможет сказать только: «До встречи». Каким бы безумием ни звучала эта фраза.