4.5

Непростая книга о непростых художниках и их творениях. Этот роман сам как картинная галерея – длинная череда испанских пейзажей, натюрмортов с вином и сыром, портретов стариков и юных дев. Сочным, цветистым, медовым слогом рисует Рубина свой роман. Вы открыли первую страницу – экскурсия началась. Иерусалимские горы, Винницкая ночь, Проходные дворы Питера, Старый парикмахер и многие другие экспонаты оставят след в памяти.

Портретный зал самый многочисленный. С каждой стены в несколько рядов смотрят лица. Хитрые, задумчивые, скорбные. Их так много. Надо запастись вниманием и терпением. У каждого портрета своя история. Слушайте внимательно. Захар Кордовин – наш экскурсовод. Образованный, знающий, умный, обаятельный, есть в нем что-то пиратское. Женщины таких любят. Он, конечно, прекрасно знает об этом. Поначалу он раздражает меня своей самоуверенностью. Есть в нем некое позерство, какое-то самолюбование. Как будто нет-нет да и глянет украдкой в зеркало, удостовериться в своем эффектом ракурсе. Он художник. Он талант. Возможно, поэтому рисуется по жизни каждым жестом и фразой. Это у него в крови. В пиратской кордовской крови. Я уж было решила, что особенная, что на меня эти ваши штучки, Захар Кордовин, не действуют, ан нет. И мой код взломал. Причем самым неожиданным для меня образом. Буквально парой фраз. Просто, рассказывая о себе и своем друге Андрюше, он обронил, что «они-то при первой же возможности, убегали в Пушкинский или Третьяковку, долго простаивая перед полотнами Врубеля. В этих напряженных по колориту картинах был такой густой замес печали, что и много часов спустя после расставания вдруг возникали перед тобой тоскующие глаза «Цыганки», «Пана» или «Демона»... Вот и всё, я пропала. Я вспомнила, как потеряла счет времени у «Демона». Я не могла оторваться от него, необыкновенный гипноз, который я помню даже много лет спустя.

Мой любимый зал тот, где наш ждет экспозиция детства Захара. И хоть красоты, в общепринятом понимании, в нем почти нет, но есть нечто большее – душа. В других залах красоты в избытке, она выплескивается через край. Её столько, что через какое-то время я перестаю её различать, всё сливается, становится лишь размытым ярким пятном. И меня тянет от этой пестроты в Зал Детства – бедный, обшарпанный, живой. По прихоти экскурсовода наше движение по залам хаотично, мы ходим кругами по одному ему понятной логике, но постепенно хаос историй и лиц сменяется узнаванием и пониманием. Вот тогда и начинается самое интересное. И вот уже из обычных экскурсантов мы становимся свидетелями захватывающей истории – дикой и прекрасной.