Больше рецензий
Эксперт
Сердце воительницы, душа сказочницы.
27 февраля 2024 г. 21:36
396
5 Только, может быть, вот эта рябина...
Рецензия«Вьюн над водой, ой вьюн над водой, / Ой да вьюн над водой расстилается...», – пела порой летними вечерами моя бабушка, пела чисто, звонко, растягивая гласные так, что – как сейчас помню – что-то внутри вслушивалось, замирало. Бабушка не любила петь. Слушать чьё-то пение – да, но не петь. Но эта песня... Выбор сам по себе был довольно странным, ибо к свадьбам и обрядам она относилась с полнейшим равнодушием, и тут – такая песня, да ещё и этот взгляд... его сложно описать. Пронзительно-васильковое, отрешённо-вспоминающее. Впрочем, кто знает, может память меня подводит и она просто любовалась рассекающими над рекой ласточками?.. И что-то ведь подсказывает – нет, не подводит... «В самом начале я иду к бабушке», – начал свой сказ Юрий, и тут же что-то щёлкнуло. В моём начале тоже была бабушка. Нет, просто вдуматься, до чего же это прекрасное, воздушное и нежное слово – бабушка... Галина Сафроновна не была идеальной бабулей из сказок, она и поворчать любила, и поругаться, но какая разница, если для своего внука она была лучшей на всём белом свете. Бежать в пятницу после школы к ней домой – вот она, радость, ведь впереди столько всего интересного! Прогуляться с бабушкой и её подругами по заснеженному лесочку, затем вернуться домой, где чудо как тепло и хорошо, пообедать и почаёвничать, а там уже и любимый сериал начнётся, потом можно взяться за книгу... Простое, но такое тёплое. Знакомое. И – этот врезавшийся в память кадр: «Бабушка стоит у окна, ждёт, пока согреется суп, яркое зимнее солнце...».
«Это недолго, может быть, минуту, но как будто и навсегда». Возня в саду, застолья с песнопениями, походы по грибы и ягоды... Всё и правда знакомое. Юрочка к тому же был очень наблюдательным, потому он подмечал то, что дети по большей части не замечают. Его мирок, конечно, был наполнен волнительным, но по большей части он был довольно уютным и безопасным, а вот окружающее... Характеры соседей и знакомых были выписаны лёгкими, но до боли узнаваемыми мазками. У кого-то из соседок дома пьёт муж, а сын звереет от наркотиков. У друга страдающая от послеродовой депрессии мать выбросилась вместе с ребёнком в окно, а подругу бабушки убили прямо в её подъезде из-за крохотной пенсии. Кого-то дома избивали, кто-то страдал от одиночества, кто-то страдал от болезни. Кто-то умирал... Смерти здесь много, но её не может не быть. Уж что-что, а она-то всегда рядом. Я была таким же ребёнком, с ранних лет понимала то, что маленькому ребёнку понимать в принципе не стоит, потому... да, всё так. Но всё же ребёнок остаётся ребёнком, и пусть на горизонте и хмурятся тучи, когда рядом бабушка, уже не так страшно, ибо, как писал замечательный Фредрик Бакман, «Если у тебя есть бабушка, считай, за тобой целая армия». Лучше и не скажешь... Потому что конец наступит. Он не может не наступить. Но – тот день в саду, когда они лежали под яблонями и пели, и он целовал её щёки, и она смеялась... это была любовь, такая прекрасная, искренняя. Вечная. «Конечно, это была любовь, самая долгая, не успевшая закончиться».
«Но вот когда все эти кусочки историй, повторяемых постоянно, с обтрёпанными краями, заканчиваются, что остаётся тогда?». Уже повзрослевший Юрий перебирал оставшиеся от родных людей крохи – письма, открытки, вещи – в тщетной попытке вспомнить былое или узнать что-то новое... получалось плохо. Он прошёлся по тем же дорожках, посетил двор, зашёл в подъезд и посмотрел на дверь, и что-то припомнилось, конечно, но... Он ведь провёл с бабушкой так много времени, так почему же он помнит так мало? О чём они разговаривали во время завтрака, пока шли в сад, когда что-то делали вместе? Как же знакомо это болезненное чувство – желание ухватить те драгоценные моменты, когда всё казалось таким обыденным, припомнить хоть что-то. «...проступали руины детского беззаботного вечера», – до чего верное слово: руины. Перебираешь разрозненное, силишься восстановить картину – и ничего не получается. А ведь есть ещё и их собственная жизнь. Вот она, молодая бабушка, улыбается с чёрно-белой фотографии. О чём она тогда думала? Кого любила? Какие мысли перебирала, когда возвращалась в троллейбусе с завода? Когда вязнешь в этом, самый страшный момент – это когда понимаешь, что ты этого уже не узнаешь. Почему моя бабушка так любила ту песню? О чём она вспоминала, когда так красиво её выводила? Я могла бы задать ей эти вопросы, и я уверена, что она бы мне на них ответила. Но тогда я этого не сделала. «В свои семь лет я совсем не знал, что делать с этой правдой». А теперь уже не могу.
«И на секунду показалось, что можно спросить, вдруг бабушка помнит тот день. Я опешил от этой мысли, как будто обнаружилось внутри меня какое-то место, далёкая область, которая пока не в курсе, что бабушка умерла», – казалось бы, взрослый человек, прожила столько же, сколько провела с ней вместе (плюс пять лет), но ведь до сих пор изредка охватывает это чувство. Кажется, так будет всегда... Ошеломляющее приключение учинил мне Юрий Каракур. Я ребёнок совсем другого времени, но всё равно сказ удушил меня своей узнаваемостью, а про чувства я и вовсе молчу. Очень честный рассказ о прекрасном наболевшем, и право, мне в нём всё понравилось, от первой до последней строчки, и какие это были строчки... Потому некоторые моменты так били, видимо. С такой силой. Ускользнувшие воспоминания. Вопросы, на которые никто никогда не ответит. Последнее, от чего до сих пор кровь леденеет (уж это-то, окаянное, в память врезалось намертво). Но было ведь и кое-что другое. У Юры – яблони и песня, запруда и ковёр, дождь и зонт, у меня – рябина и снегири, астры и ласточки, книги и камин; «неловкое детское счастье», единственное и неповторимое. Яблони и рябины срубят, но вот это – никогда. Финальные строки говорят именно об этом, говорят печально, но при этом обнадёживающе, и даже в этом мягком «по железной дороге едет поезд, протяжно, грустно гудит, будто Чехов его слышит» чувствуется что-то очень... близкое. Сродни спасению. А больше, может быть, ничего и не надо. «Это вот моё, ой это вот моё...».
