4

Стихийное бедствие не по мерке человеку, потому-то и считается, что бедствие - это нечто ирреальное, что оно-де дурной сон, который скоро пройдет. Но не сон кончается, а от одного дурного сна к другому кончаются люди.

Никто особо не запаниковал, когда повсюду начали появляться дохлые крысы. Ну, неприятно, конечно, кому-то любопытно, с чего вдруг такое повальное появление нездоровых грызунов, выползающих на свет божий помирать, но не более того. Люди продолжают жить своей жизнью, работают, развлекаются, прощаются с друзьями и родственниками, уезжающими в отпуска и командировки, встречают гостей из других городов и стран… И не подозревают о том, что разлуки и встречи их затянутся, ибо двери города Оран будут закрыты как для входа, так и для выхода. Потребовалось не так уж мало времени, чтобы власти перестали отмахиваться от очевидного (очень, прошу заметить, реалистичный момент) и признали: в городе свирепствует неумолимая чума.

Сознание этого далеко не сразу доходит до жителей города. Что там чума – какое-то средневековье. Сводки погибших не пугают, народ не успевает толком впасть в панику, а вынужденное заключение уже переводит большинство в состояние болезненной апатии. Чума задевает всех, но каждый переносит ее присутствие по-своему и, хотя свидетель этих событий, предоставивший нам хронику, не единожды говорит о едином чувстве всего города, он по-своему разбит на осколки, и все, что объединяет людей – это поганое настроение. В городе, что понятно, царят смерть и уныние, причем не страх смерти повергает людей в это состояние, а сама чума, ощущаемое, но неосязаемое зло, перед которым ни у кого нет никакой защиты.

Роман вызвал смешанные чувства. С одной стороны, читался он легко, заставил подумать и выписать несколько стоящих цитат. Но с другой, где-то на середине я поймала себя на мысли, что мне скучно и уныло, текст сухой, и потому чтение идет медленнее и тяжелее, чем хотелось бы. Эпидемия чумы! Чего ждать, пусть даже важна не сама эпидемия, а философский подтекст? Все равно, ожидается яркая картина боли и нечеловеческого страдания. Но здесь ее нет. Совсем нет. Ровный рассказ доктора Риэ просто констатирует факты, а не живописует тот ад, который ему, без сомнения, довелось повидать. В романе есть одна-единственная сколько-нибудь живая сцена, когда на маленьком ребенке пробовали лечебную сыворотку и задумались над избитой мыслью, что же это-де за мир, где умирают мучительной смертью безвинные дети. Все остальное – сухой отчет в художественном стиле.

Пожалуй, это могло бы быть поставлено мной в минус роману, но когда я все-таки одолела сию вещь, мне подумалось, что, наверное, в этом-то и есть значимое отличие произведения, его особенность, даже ценность. Он не отвлекает обилием душераздирающих сцен, не вызывает сколько-нибудь сильных эмоций, но позволяет как бы окинуть все трезвым, незамутненным взглядом, и оценить произошедшее: как это случилось, кто как себя показал, сделали ли люди какие-то выводы, как их изменила и изменила ли страшная эпидемия.

А еще автор любезно напоминает нам, что чуму никогда нельзя будет назвать побежденной, рано или поздно она снова накинется на людей.