4 “Гречко всегда улыбается”

В этой книге Георгий Михайлович последовательно рассказывает истории из своей жизни, начиная с довоенного и военного детства (он 1931 года рождения) до 2000-х годов.

Георгий Михайлович не писатель. Поэтому можно было бы придраться к стилю изложения, структуре текста и к Бог знает к чему еще. Но не хочется. Его образ я хорошо помню с детства (80-е года прошлого века). “Гречко всегда улыбается”, говорила моя мама. И это было правда, сколько бы раз я не смотрел его по телевидению (а показывали его довольно часто тогда) - он всегда улыбался. И, улыбаясь, рассказывал разные истории, не всегда смешные. Но, как-то из-за этой улыбки, и, возможно, из-за советского “приглаженного” телевидения, у меня сложилось какое-то упрощенное восприятие этого человека.

Поэтому давно хотел почитать его воспоминания, что бы познакомиться с ним поближе. Все же он он дважды Герой Советского Союза, летал в космос три раза.

Книга меня не разочаровала, почти. Про “почти” позже, сначала что понравилось. После прочтения книги, образ Георгия Михайловича стал несравненно более глубоким. И моего уважения к нему прибавилось неимоверно. Точнее так. Людей определенных профессий я уважаю авансом. Можно ничего не знать о человеке, но то, что он летал в космос (даже туристом!) свидетельствует об определенных чертах характера, уровня здоровья и интеллекта. А члены первого отряда космонавтов - без преувеличения сверхлюди. Тогда никто не знал к чему готовиться, поэтому критерии отбора космонавтов и их последующая подготовка были совершенно нечеловеческие.

Хотя Георгий Михайлович не входил в первый отряд космонавтов, он был зачислен в отряд в 1966 году, критерии отбора и подготовки еще не стали проще. Как и у всех членов отряда космонавтов у него было идеальное здоровье и высочайшая разносторонняя подготовка. В отличии от членов первого отряда, которые все были военными летчиками, Георгий Михайлович был штатским, инженером. И имел самое непосредственное отношение к космическим полетам. С 1954 года он работал баллистиком у Королева в ОКБ-1. Отвечал за расчет параметров орбиты первого спутника Земли, рассчитывал полеты беспилотных зондов к Луне, Марсу, Венере. А когда работали над полетом человека в космос, выбирал оптимальный угол, под которым надо входить в атмосферу, чтобы посадить корабль.

Очень впечатлил рассказ о том, как Георгий Михайлович, только придя в ОКБ-1 после окончания Ленинградского военно-механического института (Военмеха) осознал, что ему не хватает математической подготовки, поступил на вечерний факультет мехмата МГУ. Лучше него никто не расскажет, посудите сами:

“И началась для меня жизнь в бешеном ритме... В шесть часов заканчивался рабочий день в Подлипках. Электричка, троллейбусы. К полночи заканчивались занятия в университете – и я отправлялся в трехчасовой путь домой. В электричке я крепко засыпал и нередко проезжал свою остановку. И оказывался где-нибудь на конечной станции аккурат к началу перерыва в хождении поездов...

Ждать на платформе было скучно и холодно и я частенько возвращался в свое Болшево пешком. Где – то в конце пути меня достигала первая утренняя электричка... В пять утра я мог отдохнуть, а в девять нужно было быть уже на работе. И не отбывать номер! Это продолжалось два года. Сейчас мне трудно представить, как я выдерживал такой график. Мечтал только выспаться хотя бы один раз в неделю в ночь с субботы на воскресенье”

Невероятная история сама по себе, еще без полета в космос.

После первых полетов в космос Королев решил отправить в космос инженеров, так появились космонавты Гречко и Феоктистов.

Конечно, много написано про полеты в космос, работу на орбите. И написано с такой интонацией... рабочей, что-ли. Человек рассказывает истории про свою работу. Истории, которые ему показались важными, чтобы поделиться ими с неопределенным кругом людей. Нет надрыва, нет ложной скромности (вообще, скромность - чувство вредное, обесценивающее). Вот пример.

Если вы бросали плоские камни в реку, то видели, как они подпрыгивают. Так и мы на плоском лобовом щите «подпрыгиваем». Но бывает, что система, которая удерживает нас под нужным углом, выходит из строя. Корабль закручивается, начинает падать как камень. И тогда уже перегрузка восемь «g», то есть восьмикратная. В конце длительного полета кажется, что десять или одиннадцать. Это тяжело. Помню аварийный полет, когда у ребят была перегрузка двадцать три. Они выжили, но на пике они ничего не видели, не могли дышать. У одного даже сердце останавливалось на несколько секунд, не могло биться при такой перегрузке. Словом, спуск – это физически и эмоционально очень тяжело. Потому что все ситуации прокручиваешь в голове, а там, снаружи, температура больше 1000 градусов. И все это ты видишь в иллюминатор, видишь языки пламени. Слышишь такой скрежет, как будто попал в лапы к огненному зверю, и он огненной лапой пытается содрать защиту с корабля и тебя оттуда выковырять. Перегрузка, вращения, вот этот скрежет, грохот, когда отстреливаются ненужные отсеки, – в общем, серьезное дело. Ты можешь расслабиться, только когда парашют раскрылся и выходят на связь вертолеты. А парашют ведь может неправильно раскрыться... Например, у Комарова парашют плохо раскрылся, и он погиб. Очень сильный удар о землю был. Только когда командир вертолета говорит, что он видит корабль и что парашют нормальный – вот тут уже облегчение. Потому что ясно, что все-таки на Землю ты вернешься. Как там тебя Земля встретит – это уже другое дело. В воду попасть можно, очень сильно удариться о грунт, но это еще цветочки.

В 1975-м году нам с Губаревым пришлось испытать, что такое спуск. Центр управления полетами, как положено, заранее сообщил, что парашют раскроется в такое-то время (часы, минуты, секунды). И вот время пришло, парашют не раскрывается, а мы продолжаем падать. В этом случае через определенное время должен раскрыться запасной. Но он тоже не раскрылся, и тогда стало ясно, что нам осталось жить несколько минут. Пошел обратный отсчет жизни. Знаете, страх смерти очень сковывает человека, его мысли и движения, потому что очень не хочется умирать. Как-то глупо было кричать «прощай, мама! Прощай Родина!», к тому же все пишется на магнитофон... И я тогда подумал: я же космонавт-испытатель. Вот и нужно за оставшиеся минуты попытаться определить, какие отклонения произошли в работе автоматики. И успеть прокричать их на Землю. Это было моим долгом испытателя. На специальное устройство я начал вызывать параметры разных систем и смотреть, соответствуют ли они норме. Вдруг, чувствую, сильный удар. Ну, думаю, все... А это раскрылся основной парашют. Уж не знаю, сколько – минуту или две – я считал себя мертвецом, и это было так страшно, что врезалось в память на всю жизнь. Когда потом на Земле стали разбираться, оказалось, что кто-то в ЦУПе просто-напросто перепутал и неправильно задал время раскрытия парашютов. Ошибся, по-моему, минуты на две. Обычно мы приходим после полета в ЦУП и благодарим за работу. Помню, я тогда сказал: «Когда вы посылаете набор цифр, то, как говорил Жванецкий, делайте это тщательнее. Потому что вы ошиблись на две минуты, а у меня поседели волосы».

А вот еще.

Воспитателем у нас был легендарный летчик-испытатель Сергей Николаевич Анохин. В качестве лучшего парашютиста-инструктора его послали в Турцию президента Ататюрка. Во время национального праздника там были и прыжки с парашютом. Все парашютисты приземлились нормально. А у дочери президента парашют не раскрылся, и она разбилась насмерть. Тогда Анохин снял с нее нераскрывшийся парашют, ничего не контролируя и не переукладывая, надел на себя. Он поднялся в небо и выпрыгнул из самолета. У него парашют раскрылся. Надевая на себя нераскрывшийся парашют без осмотра и переукладки, он шел на смертельный риск, но доказал, что парашют был в порядке, а виновата была сама парашютистка. Учениками Анохина, кроме меня, были все бортинженеры первого отряда гражданских космонавтов. Однажды мы сказали ему: «Вам-то хорошо, вы ничего не боитесь!» На что он ответил: «Да что я дурак, что ли, ничего не бояться?!» – «Как?! – удивились мы. – И вы боитесь?!» – «Конечно...» Если уж Анохин боится, чем тогда отличается трус от храброго? Но все дело в том, что храбрый, когда ему жутко страшно, сохраняет способность мыслить и действовать. Трус же так «надействует», что лишь усугубит опасность. Вот и вся разница. У храброго человека в минуту страха остается сосредоточенность, умение, может быть, наоборот, какой-то всплеск мышления.

Еще есть наблюдения и мысли пожившего и много повидавшего человека.

“У меня есть железное правило: «Надо сделать – делай сейчас!» Откладывать на следующий раз нельзя. На это существует другое правило, в справедливости которого я сто раз убеждался: «Следующего раза не бывает!»

“Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринева из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться.”

“После 70-ти лет – лечебная физкультура под девизом: «Здоровье надо не закалять, а беречь». После 80-ти лет – беречь уже мало что осталось.”

“...я верю, что есть что-то непознанное и что между близкими людьми через это непознанное пространство в каких-то опасных случаях, смертельных ситуациях возникает связь. Я никого не убеждаю в это верить. Тем более никому не желаю увидеть смерть своего близкого человека во сне. Не дай бог никогда еще раз увидеть такой сон. Но, если когда-нибудь увижу – обязательно найду того человека, предупрежу об опасности. Я верю, что такое предупреждение может отодвинуть судьбу.”

Ну и “Гречко всегда улыбается”. Видно, что Георгий Михайлович человек с юмором.

“Когда я вернулся из первого полета, еще обессиленный, меня положили в кровать в моей комнате в Звездном городке. Приходят мои дети, мы не виделись больше полутора месяцев. Мне сорок четыре, сбылась мечта жизни, я ведь с юношества о космосе мечтал. Весь в эйфории, рассказываю – какое там Солнце, какие восходы, какие эксперименты. Они минут десять послушали и говорят: «Пап, вот там у вас бильярд, мы лучше пойдем, поиграем...”

“Зато у нас было на борту японское малогабаритное (размером с обыкновенную зажигалку!) устройство для акупунктуры, в работе которого мы не слишком разбирались. Там надо найти в ухе точки от самых разных болезней, и на эти точки воздействовать электрическим импульсом чудесного японского приборчика. И у нас был рисунок уха с указанием, в какие точки посылать импульсы. Мне нужно было найти точку зубной боли. Но там еще была указана некая точка чуть ли не смерти! Это меня тревожило.”

Читая книгу, я не забывал ни секунды о том, кто эту книгу написал. Поэтому видя даже не очень смешные шутки, или сетования на отсутствие горящих глаз среди студентов (а не так, как было в пору его молодости) и прочие ожидаемые от почти любого человека в возрасте 80+ замечания, уважения к автору все это не уменьшало ни на гран.

Теперь о том, что же не хватило мне в книге. Я об это долго размышлял. Большая часть моих претензий сводится к тому, что это именно набор историй, не все они связаны между собой, и между некоторыми зияют временные провалы. Иначе говоря, это не автобиография Гречко, а именно набор историй из его жизни. Из этой книги не получить полноценного ответа, чем занимался Георгий Михайлович в 70-2000-х годах, на какую тему была его докторская диссертация,  что он делал на посту вице-президента ОТП банка, подробности про его увлечения поиском пришельцев и прочее. Только отрывистые сведения. С другой стороны, автор ничего такого не обещал, он написал то и так, как считал нужным. Поэтому эти мои претензии я считаю некорректными.

Все же правильно считать эту книгу своего рода разговором с заслуженным человеком, его монологом. С такой точки зрения претензий к книге нет никаких.

Если вам нравятся мемуары (если это так, то вам, скорее всего, сильно за 40 лет; или же вам еще не исполнилось 18) - читать стоит. Что-то важное для себя почерпнете, еще раз убедитесь, что нет идеальных жизней, у всех она идет полосами - черная, белая. Важно, как вы смотрите на мир, а не то, что вас окружает.

Много, много там интересного, причем часто это интересное рассказывается мимоходом, вскользь.

Зачем мы с таким напряжением делаем «Буран»? Военного значения он не имеет. Тридцати тонн научной аппаратуры, которую он был способен вмещать, у нас нет и не предвидится. По нашей инженерной логике, «Буран» не был нужен. Это же просто мертворожденный проект! Вот об этом я его и спросил. И был уверен, что логичного объяснения программы «Буран» он не выдаст. Я просто себе представить не мог разумного обоснования! Но его неожиданный ответ меня поразил: «Для полета на Луну мы собрали огромную кооперацию – больше двухсот институтов, заводов, конструкторских бюро и прочее. А потом американцы успешно высадились на Луну. Гонка была проиграна. Правительство принимает решение отказаться от лунной программы. Передо мной встал выбор: или разрушить кооперацию, или ее перенацелить. Вот мы и решили бросить все силы кооперации на создание советского "Шаттла“, который бы превосходил американский».

“Я помню разговор космонавта Елисеева с известным музыкантом. Тот как-то зашел к нему в гости и говорит: «Слушай, есть возможность купить дачу. Недорого – 35 тысяч рублей». Это было в 60-е годы. Елисеев так и «поперхнулся», а музыкант воспринял это по-своему и сказал: «Ну, ты зря хочешь на этом экономить!» Знаменитый музыкант думал, что мы тоже получаем десятки тысяч. А Елисееву за этой дачей надо было чуть ли не семь раз в космос слетать”.

В заключение, очень советую посмотреть разговор Георгия Михайловича и Аркадия Натановича (Стругацкого, разумеется), который состоялся в 1988 году. Получите удовольствие.