4.5 Детский нордик или дело не в сиськах

Кажется, эта книжка Старка – идеальный способ быстро получить представление о скандинавской литературе. Причём не о детской в первую очередь, а о взрослой. Впрочем, давайте немножко обозначим, что я имею в виду здесь под типичной скандинавской литературой. Как мне кажется, столпы нордика (в среднем по палате) – это:

• натурализм (мир в произведении будто очень реальный, детали шероховатые, выпуклые, от красивого бегут мурашки, от противного тошнит);

• очень скандинавский быт и очень скандинавская природа (часто с безусловной любовью к природе и такой любовью-ненавистью к культуре);

• сложные неразрешимые конфликты (как внутри одного персонажа, так и между персонажами), но не хитрые-мудрые, а самые простые: ну ненавидит Улле Эмиля всю жизнь, потому что тот ему во втором классе подкинул в портфель дохлую мышь и тем напугал до приступа энуреза при всём честном народе (все совпадения с реальными текстами скандинавских авторов случайны, герои и сюжет выдуманы мною только что).

Дальше уже по-разному можно поворачивать хочешь в магреализм, хочешь в детектив, хочешь особо никуда, но эти вещи останутся обязательно. Во всяком случае, у Ульфа Старка, столпа и титана скандинавской современной литературы. Важная деталь: скандинавской детской современной литературы. Да, в детских книжках Старка мы обязательно найдём и натурализм, и суровое обаяние шведской жизни, и неразрешимый конфликт. Ну смерть, например, как в знаменитом его рассказе «Умеешь ли ты свистеть, Йоханна?» На старковской традиции основывается целая пачка писателей, например, его уши отчётливо торчат из модных книжек норвежки Марии Парр, да и у великого шведа Бакмана (хоть он и не детский писатель) можно увидеть парочку мотивов старины Ульфа.

Но вот какой интересный момент. Конкретно эта книжка Старка совсем не кажется мне детской. Нет, не потому что в тексте встречается парочка полных эротизма сцен, когда, например, влюблённый главный герой описывает запах девочки, в которую безответно влюблён. И не потому что там есть сцена наблюдения за нудистами и слово «сиськи» (вряд ли хоть какие-то дети падают от этого слова в обморок). И даже не потому что в книге есть несколько очень тяжёлых эмоционально сцен. К слову, гениальных, одной даже с удовольствием поделюсь.

- Как же тебя угораздило так обжечься? – спросил дедушка.
- Вы что, никогда не влюблялись? – встрял Перси.
- Что ты такое городишь, парень?
Дед впился острым взглядом в моего друга.
- Разве вы никогда не были влюблены по-настоящему? – повторил Перси.
Тут дедушка взглянул на бабушку. Она сидела на своём стуле, курила и смотрела в окно – такая же красивая, как всегда, в серой кофте на пуговицах и с золотыми серьгами в ушах.
- Я до сих пор влюблён, - проговорил дедушка.
А когда проходил мимо бабушки, чтобы вылить уксус из чашки, наклонился и попытался погладить её мимоходом по щеке своей мозолистой ладонью. Но она отстранилась – так резко, что серьги закачались в ушах.
- Прекрати свои глупости, - велела она.
Дедушка ушёл, не сказав ни слова.

Фух. Да, вот таких тяжёлых сцен в книжке несколько. Но я не считаю их проблемой для детского чтения. Дело тут в том, что книжка просто больше зайдёт взрослому человеку, потому что пропитана ностальгией по детству, по вполне конкретным звукам, вещам, людям и себе самому: «Мой друг Перси, Буффало Билл и я» - вещь, написанная по мотивам биографии автора. Такие вещи всегда несут вайб старых воспоминаний, ценность которых до конца понять может только взрослый, у которого тоже эти воспоминания есть. Так вот и получается: писатель детский, история детская, книжка взрослая. И дело совсем не в сиськах.