3.5

Третья и последняя книга серии биографий несвятой троицы (Allen Ginsberg: Beat Poet, William Burroughs: El Hombre Invisible, Jack Kerouac: King Of The Beats) оставляет в смешанных чувствах. Во многом, потому что объект её изучения представляет собой эссенцию противоречия. Как автор книг, в которых столько чувства и искренности, так бессовестно пользовался друзьями, отказываясь помочь им в трудные времена? Как человек, который всегда сострадал бродягам и простым рабочим, чью жизнь он запечатлел на страницах своих книг, так и не признал собственную дочь? Как человеку, которому приходилось пить, чтобы раскрепоститься, удалось стать легендой, чьи манускрипты и вещи в наше время покупаются за астрономические суммы? Чтобы ответить на эти вопросы, Барри Майлз, известный авторством книг об андеграунде 60-х, прибегает к помощи Фрейда.

Принято считать, что в движении битников женщины играли эпизодические, а то и вовсе никакой роли. На самом же деле, все с точностью до наоборот, и эта книга предоставляет исчерпывающие доказательства. Просто искать la femme нужно ни среди их жен и подруг, а среди матерей. Если бы сумасшедшая Наоми не нанесла детскую травму маленькому Аллену, мир знал бы другого Гинзберга, а, быть может, не знал бы его вовсе. Керуак же полностью есть творение рук своей матушки. С одной стороны, именно благодаря ей он мог посвятить себя всего творчеству, находясь у неё на иждивении. Она горбатилась на обувной фабрике, чтобы обеспечить себя и его. Она была не только его материальной поддержкой, но и моральной: в какой части страны он бы ни находился, он всегда знал, где его всегда ждут. С другой стороны, она же и разрушила его жизнь, заперев его в клетку инфантилизма и уничтожив ключ. Она читала его корреспонденцию, указывала, с кем ему общаться, делала всё, чтобы отвратить всех женщин, с которыми у него когда-либо были отношения, и заставила его не признавать отцовство. Тут снова возникает противоречие: как человеку, который никогда не был свободен, удавалось писать о личной свободе в век конформизма так, как это делал он?

Автор биографии эти события жизни Керуака трактует с позиции фрейдизма, изредка добавляя личные осуждающие комментарии, обвиняя Джека в отсутствии действий и безразличии к дочери и друзьям, попавшим в неприятности. Тут уже наш биограф противоречит сам себе, поскольку сам же оправдывает его бездействие Эдиповым комплексом. В результате получается крайне неприглядный портрет человека, прятавшегося за своей антисемитской матушкой, которая, согласно слухам, ещё и хотела с ним переспать. Какому любителю писателя это понравится? Но тут дело даже не в личных предпочтениях. Просто удивляет настойчивое желание западных авторов отыскивать нездоровое чуть более, чем везде, и скоропостижно ставить диагноз. Ведь всегда можно предложить и другую трактовку, что после смерти старшего сына Джек стал центром бытия миссис Керуак, и страх потерять и его вылился в чрезмерную опеку сына. Вот у нас в Роисси Матери любят своих детей, черт возьми, и это не называется психическим отклонением. Да, в результате материнской опеки, он стал эгоистичен и инфантилен. Да, из-за этого он допустил немалое количество ошибок в своей жизни, но разве это даёт повод в каждых матери и сыне отыскивать Норму и Нормана Бейтс? На основе изложенного с таким же успехом можно сказать, что Керуак – человек, который пожертвовал всем во имя искусства, который пренебрегал всеми и всем, чтобы писать, или чтобы у него были подходящие условия для того, чтобы писать. Он ставил творчество выше себя, выше своей личной жизни и личного счастья. В такого Керуака верится куда охотнее? Я хочу лишь сказать, что фрейдистская трактовка – не есть истина в последней инстанции и не ясно, отчего Майлз себя ею ограничил.

Читать же об истоках, влиянии и критику его произведений было куда приятнее. Писательский стиль Керуака – это сплав из устной кельтской традиции, новостных репортажей (его отец содержал типографию), врожденной любви к перемене мест (его родители часто переезжали) и Америке, двойных стандартов, католической вины, бережного отношения к английскому языку и огромное внимание к словам (так как родным языком его был французский), комиксов The Shadow и Томаса Вулфа. Всему этому автор биографии уделяет необходимое внимание, поясняя, откуда что пришло, почему плотно закрепилось на страницах его романов и что в последних, собственно, документального и вымышленного. Высокий процент вымышленного как раз и позволяет говорить о Керуаке как о полнокровном сочинителе. "Что вижу - то и пишу" - явно не о нём, несмотря на метод 'спонтанной' прозы, который стал его фишкой, но, в итоге, и загнал писателя в тупик.

Если бы Майлз не закончил книгу так, как он ее закончил, на него можно было бы справедливо затаить обиду и оставить его без положительной оценки. Но к счастью, он привёл две цитаты, которые спасают положение и подводят к правильному выводу. Уильям Берроуз сказал следующее: «Керуак и я – выдумка, мы вообще ненастоящие. Единственное, что правдиво для писателя - это то, что он написал, а не его так называемая жизнь», а финальные строки так и вовсе принадлежат Джеку: «Что я думаю о себе? Меня от себя тошнит. Но я знаю, что я хороший писатель, даже великий писатель. Пусть я не могу назвать себя храбрецом, но зато я точно знаю, как рассказывать истории. Вот и всё!». А не это ли главное? Таким образом, книга оставляет в приятном размышлении над вопросами: является ли искусство оправданием для жестокости? Нужны ли творчеству жертвы? Имеют ли значение биографии писателей, когда их наследие говорит за себя?