4 Темницы рухнут и свобода нас примет радостно… (А. Пушкин)

По стилю эта книга живо мне напомнила о уже довольно давнишней «Четвёртый позвонок, или Мошенник поневоле» не менее финского писателя Мартти Ларни. Таким же лёгким стёбным ироническим языком написана и наша книга. Да и разделяет их всего навсего 18 лет — 1957 у Ларни и 1975 у Паасилины (вот! даже набор цифр одинаковый).

Однако в нашем романе речь идёт немного о другом. И если отбросить все ёрнические несуразности и юмористические несерьёзности, то о поисках свободы в масштабах одной отдельно взятой личности. Герой книги Ватанен внезапно и вдруг бросает налаженный быт, работу, брачно-семейные отношения и отправляется вольностранствовать по Финляндии в компании травмированного зайчонка. И именно появление вот этого раненного зверька и стало своеобразным триггером для Ватванена — каплей, переполнившей чашу терпения, соломинкой, переломившей спину верблюда. Кончилась у чела терпелка. Иссякла.

Наверное в книге есть запоздалые отголоски от движения хиппи (всё-таки расцвет движения хиппи был во второй половине 60-х). но в книге таких упоминаний нет. И наш герой Ватанен никак не формулирует основную идею своей новой жизни, он просто живёт, живёт конкретно-ситуативным образом, просто будучи погружённым в повседневность своего бытия. Надо есть — устраивается на разные виды работ. Надо спать — и он отыскивает место для ночлега. Легко общается с разными встретившимися ему людьми, никому ничего не доказывает и ни с кем не спорит — разве что активно сбегает от разыскивающей его жены и коллег, но и это он делает без всяких объяснений.

А ведь и правда мы то и дело встречаемся с историями вот таких людей, внезапно бросивших всё и вся в своей порой весьма успешной налаженной жизни и отправившихся бродяжить. При этом не обязательно водку пьянствовать и беспорядочно сексом трахаться, вовсе нет — просто жить так, как ему хочется. Не употребляя при этом других людей. И не позволяя никому употреблять себя. И тут вспомнился Пьер Безухов с его ощущением полной внутренней свободы во французском плену...

Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа.
Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
- Ха, ха, ха! - смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: -
Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня - мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. -смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой-то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. "И все это мое, и все это во мне, и все это я! - думал Пьер. - И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!" Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
(Лев Толстой «Война и мир»)