5 Безобразные души Шагала

Сочинения Николая Васильевича Гоголя напоминают смелое, дерзкое сращение средневековых уличных жанров моралите и фарса. Аллегории, бесстыдные шутки, порочная бездна и бескомпромиссная нравственность. А вершиной этого гротеска, конечно, можно назвать поэму «Мертвые души».

Пожалуй, писать сегодня о таких вещах даже неловко – столько прекрасных научных трудов положено к гоголевскому монументу. И тем более это пространство замусорено сотнями тысяч школьных сочинений. Сказать что-то оригинальное практически невозможно. «Мертвые души» возможно перечитывать для эскапизма, когда оброс ракушками опыта, который не затрудняет, а наоборот позволяет легче скользить по плотной гоголевской прозе. Когда не надо задумываться над лексикой и приучать себя к изворотливой стилистике. Да и историко-культурные реалии на каком-то уровне освоены. И тогда поэма превращается в мифологический эпос, рассказывающий о том, как устроена дьявольская сторона жизни.

Похождения Чичикова в безымянном городе – это, конечно же, строительство фэнтезийной вселенной, где нет мечей и магии, но есть чудовища ужасающих форм и размеров. И это неподражаемо воплотил Марк Шагал в офортах к изданию 1948 года. В них почти нет интерьеров – они набросаны простыми линиями. Зато ассиметричные, бугрящиеся иронией и уродством портреты персонажей складываются в картины адских мытарств.

Шагал соблюдает в антураже исторический стиль, русский быт разных социальных уровней в нем прослеживается несомненно. Мы наблюдаем за ним как будто через стеклянный шар, который искажает и искривляет зримую часть. Зритель то воспаряет над убранством комнаты, то подглядывает снизу за диалогом героев. Где-то роятся мелкие фигурки, а где-то безобразное, перенасыщенное страстью лицо не умещается в рамку. Может даже для литературной манеры Гоголя Шагал слишком утрирует безобразное, средневековое площадное снятие табу, отказывая тексту в каких-либо просветах. Истязающий мрак, безудержное насилие не только над телом, но и над духом в работах Шагала загоняет зрителя в угол, откуда он может беспомощно наблюдать за дьявольским восхождением героя среди демонов и его же бесславным падением. Но и некоторые персонажи тоже наблюдают за зрителем. А то и неприкрыто уставляются глазами-точками, нахально ожидая реакции.

Интересно, что неравномерность литературных приемов Гоголя, композиционная интуитивность, которая в итоге превращается в ритуальность, поддержана и художником. Шагал местами работает с акварельной сказочностью, а где-то резкой грязноватой штриховкой обозначает напряжение сюжета. Проволочная условность линий сменяется станковой подробностью.

В «Мертвых душах» много смешного, нелепого, с издевкой, с подставным сочувствием. Но с иллюстрациями Марка Шагала посмеяться не удастся. Один из его офортов изображает самого автора, склонившегося с пером над бумагой. Упираясь рукой в лоб, Николай Васильевич явно страдает. Страдает и сам художник рядом на автопортрете. Страдает читатель. И страдание это хочется возобновлять – оно обогащает возможностью видеть уродливое уродливым. И если мириться с самым неправдоподобным злом, допускать до себя, то не пускать в себя.