5 Детство, война и ода папе

Книга воспоминаний Людмилы Гурченко в авторском исполнении. Читает она очень эмоционально и «от души», и от этого еще больше возникает ощущение, что тебе рассказывают что-то очень дорогое, личное, делятся такими воспоминаниями, которые засели глубоко, впитались в личность. При прослушивании то и дело ловила себя на том, что грущу, улыбаюсь, смеюсь, а иными моментами проникаюсь почти до слез, хотя в жизни не слишком сентиментальна. Но здесь задело за живое, вызвало искренние эмоции. Люблю такие книги, жаль, что встречаю нечасто.

При этом, в общем-то, неважно, как вы относитесь к творчеству Гурченко. Потому что в этой книге не будет практически ничего ни о съемках, ни о театре, ни о ВГИКе. Она посвящена детству и родителям, особенно – папе, сильнейшую любовь к которому Людмила Марковна пронесла через всю жизнь.

Марк Гаврилович Гурченко – знаковая фигура в жизни дочери. Совершенно понятно, от кого Людмила унаследовала свою творческую натуру. Ее отец был баянистом и прирожденным артистом, без специального образования, но чувствующим музыку, песню, обладающим талантом рассказчика и как никто умеющим расположить к себе людей, так что даже те, кто видел его пару раз, спустя годы спрашивали у дочери: а как твой папа?

Судя по всему, людей притягивала самобытность, цельность его натуры, колоритная речь, открытость, «душа нараспашку», доброта и некая детская наивность, умение радоваться и удивляться новому и интересному, желание попробовать разное и даже по-детски хвастаться. Не было в нем ни коммерческой жилки, ни жажды наживы, жил сегодняшним днем, весь как на ладони, какой есть, сильный, крепкий и гордый, временами необдуманно грубый, но в то же время и какой-то душевно беззащитный. И никто не мог перед ним устоять. Даже его гордая теща, происходившая из дворян и крайне раздосадованная тем, что дочь вышла замуж за необразованного мужика из деревни (он был батраком, а потом шахтером, прежде чем, получив инвалидность, стал баянистом), в конце концов растаяла и величала зятя не иначе как «Марк Гаврилович».

Людмила в своей книге старается максимально точно передать речь, интонации близких ей людей и оттого эффект погружения становится еще сильнее, ты этих людей представляешь как живых.

Отец чуть ли не с рождения «тренировал» дочь на артистку: заставлял выступать перед гостями, петь, декламировать, отбивать чечетку. Впрочем, «заставлял» – это неверное слово, маленькая Люся и сама была рада, она обожала петь, выступать перед публикой, а если ее нет – то хоть перед зеркалом, при малейшей возможности участвовала во всевозможной самодеятельности, запоминала все песни, до которых могла дотянуться, и готова была петь хоть с утра до ночи. А папа безмерно гордился «дочуркой» и всегда говорил, что она еще всем покажет. Люся же в ответ была абсолютно папиной дочкой, обожала его беззаветно и ей даже нередко казалось, что мама обижает папу, когда упрекает его в чем-то или подсмеивается. А просто мама была более практичной и более приземленной, смотрела в будущее. И обид от него ей тоже пришлось стерпеть достаточно.

Гурченко приводит в своих воспоминаниях такие, например, случаи, когда папа внушал маленькой дочке, что мама хотела ее бросить и только он, «папусик», вмешался и пожалел. Шутил он так. А дочь ведь верила… Или в первом же письме с фронта вместо «люблю, скучаю» написал жене «если узнаю, что у тебя кто-то был – обоих убью». Это после почти двух лет без связи! А вернувшись с фронта, первым делом стал искать везде любовника... И только потом обратил внимание, как сильно исхудали жена и дочь за время оккупации, когда приходилось голодать, только позже понял, что им довелось пережить. Но дочь любит отца всецело таким, какой он есть, и даже все эти моменты, кажется, воспринимает... ну, не то чтобы как должное, иначе она бы их и упоминать не стала, но и не осуждает отца.

Ангелом он не был. Став повзрослее, в подростковом возрасте, Людмила больше сблизилась с мамой, стала понимать, что у отца и недостатки есть, а в маме стала замечать чувство юмора и некую мудрость. А в детстве она была ближе к папе, быть может, потому что он и сам отчасти был большим ребенком, да таким, пожалуй, и остался до самой старости.

Ее же беззаботное детство окончилось рано – в пять с половиной лет, когда началась война, родной Харьков заняли немцы, а вместе с этим – пришел тот период, который стал названием для книги: «Мое взрослое детство».

Немало уже прочитано воспоминаний людей о том времени, но все они разные и каждое из них – ценно. В том числе потому, что даже тогда люди, по-разному пережившие войну, оказавшиеся по разные стороны – на фронте, в тылу, в оккупации, в плену – уже часто не могли понять друг друга, становились чужими. А что же говорить о потомках?

Люди, пережившие это, часто не любят вспоминать, не хотят ворошить прошлое, иногда скрывают воспоминания за шуткой, ведь иначе придется снова погрузиться туда.

Но в эту книгу вложено многое из того «холодного тайника» памяти о тех днях. Как Люся в возрасте 6-7 лет связалась со шпаной, воровавшей еду, потому что дома есть было почти нечего. Как мама уходила на все лето по деревням в поисках еды в обмен на оставшиеся вещи. Как воду, с таким трудом принесенную из проруби, мог отобрать немец. Как заставляли смотреть на казни и не разрешали отворачиваться даже детям. Как маленькие дети выстраивались с кастрюльками возле немецкой части в надежде, что им нальют немного остатков супа. Как Люся, в отчаянной попытке привлечь внимание, запела во весь голос немецкую песню… и получила таки за это еду. Как из разрушенных при бомбежке продовольственных складов старались унести хотя бы что-нибудь, что первое попадется, что успеешь, пока не отобрали те же немцы или свои же. Как устраивали облавы на людей и с помощью овчарок сгоняли всех в душегубки. Как мама чудом избежала расстрела. Как зимой 43-го девочка уже не могла вставать, и эти месяцы выпали из памяти. И как потом косо смотрели вернувшиеся из эвакуации, из тыла, на тех, кто остался в оккупации...

В классе вновь прибывшие объявляли остававшимся при немцах бойкот. Я ничего не понимала. Я мучительно думала: если я столько пережила, столько видела страшного, меня, наоборот, должны понимать, пожалеть... Я стала бояться людей, которые смотрели на меня с презрением и пускали вслед: «овчарочка». «Ах, если бы они знали, что такое настоящая немецкая овчарка. Если бы они видели, как овчарка ведет прямо на смерть, прямо в душегубку... эти люди так бы не сказали... Они ничего не знают». Когда в Харькове на экране пошли фильмы и хроника, в которых показаны ужасы, казни и расправы немцев на оккупированных территориях, постепенно эта «болезнь» стала проходить, уходить в прошлое...

Книга короткая, но сильная, прослушалась почти на одном дыхании. Жаль, что аудиоверсия – сокращенная по сравнению с текстовой. Это я поняла уже потом, когда заглянула в электронную книгу кое-что посмотреть и обнаружила новые для себя абзацы и даже целые эпизоды. Возможно, стоит однажды перечитать книгу глазами. Но кажется, что это тот случай, когда именно прослушивание может дать больше всего эмоций.