5

Desine sperare qui hic intras

Lansciate ogni asperanza voi ch’entrate

Вы пройдете все семь кругов ада. Почему семь – спросите вы? Потому что вам придется протанцевать все семь тактов Максимилиана Ауэ по количеству глав, отмеренных Литтеллом для своего героя, прослушать всю музыку человеческой траедии 20 - го века: от Токатты до Жиги. Вы пройдете все круги ада Второй Мировой войны и не надейтесь, что хоть на одной страничке у вас получится отдышаться или сделать небольшую передышку. Вам предстоит погрузиться в непрекращающийся кошмар, кошмар, продолжающийся на всех семистах страницах романа. Не надейтесь, что вам предоставят глотнуть воздуха или дадут передышку. Lansciate ogni asperanza voi ch’entrate.

В истории литературы я не знаю ни одной подобной книги. То, что эта книга гениальна, у меня нет никаких сомнений. Гениальна она не формой, ни языком, ни образами, ни задумкой, хотя все это в романе на высоком литературном уровне: форма и содержание выверены, сбалансированы и дополняют друг друга; образы яркие, выпуклые, сочные, психологически достоверные и реальные настолько, что удивляешься и думаешь – где подсмотрел Литтелл эти характеры, где увидел или услышал стон русского раненого солдатика в Сталинграде, шепчущего: мама, мама, я хочу домой; задумка не нова, конечно же, есть достаточное количество книг, написанных от лица немецких офицеров, но здесь задумка глобальна – глазами немецкого офицера мы увидим всю войну, начиная с вторжения немцев на Украину, и в данном случае поражает размах задумки и объем проделанной работы, не только архивной, но и внутренней, психологической работы.
Так вот гениальность романа в другом. Для меня, во всяком случае. У меня очень часто возникает вопрос: как целая нация могла принимать участие во всех тех чудовищных деяниях, которые обрушились на мир 1 сентября 1939 года и продолжались шесть лет. Как могла нация, культурная нация сотворить все то, что она сотворила? Как могла произойти трагедия Бабьего Яра, как можно было спокойно стрелять в детей, стариков и женщин, сваливать их в ямы и добивать, ступая по трупам и умирающим. Один из ответов предлагает Литтелл в своем романе: сначала ты читая все то, что творили немцы, читая о расстрелянных НКВД, о зверствах ОУН, ты ужасаешься, но по мере чтения, абсолютно лишенного авторского текста и авторского мнения (на первый взгляд, конечно же), ты начинаешь привыкать. Привыкание – вот одна из важных составляющих этой книги. Вот так и привыкали расстреливать одни люди других людей. Смерть становится ремеслом, калеча психику навсегда. И когда начинается филологическая часть книги об исследованиях кавказских языков, ты словно включаешься в это исследование, тебе интересно, тебе увлекательно, только потом приходит осознание, что они выясняют евреи ли Bergjuden или нет, и от этого зависит поведут ли их в газовые грузовики или нет – как ушат холодной воды. Чудовищные вещи становятся обыденностью и интересным интеллектуальным развлечением. Это удивительный эффект. Эффект, которого нет в наших книгах о войне, которые эмоционально окрашены всегда. Да, пожалуй, это единственная книга в которой есть этот эффект. Повествование Ауэ интеллектуально, очень образно, в какой-то степени кокетливо – он порой словно заигрывает с читателем: посмотрите, как мне все это не нравится; посмотрите, как меня тошнит, как мне плохо в этом находиться; посмотрите, мне нравится, как играет еврейский мальчик, я несчастен из-за любви (это ты потом узнаешь из-за какой любви несчастен Ауэ), мое детство было кошмаром.
Естественно возникает сочувствие – обычный человек, юрист, попал в эту мясорубку. И многие ловятся на этот момент, относя Ауэ к ''обычному'' немцу, ''как обычный человек становится винтиком нацистской машины''.
Но тут все не так. Если вы хотите про обычных людей, становящихся винтиками, то лучше почитать книги Ганса Фаллады или Генриха Бёлля. С Ауэ история совсем иная.
Теперь немного вернемся к Литтеллу и одному из мнений, что авторской позиции почти нет в тексте, он как бы симпатизирует Ауэ. На минуточку задумайтесь о том, кто такой Ауэ. Извращенец, с психологической проблемой. Инцест. Убийство. Сексуальные извращения. Вот таким рисует Литтелл чистоту нации. Вот таким голосом говорит герой его романа. Голосом извращения. И меняет его не война и не все те ужасы, свидетелем которых был Ауэ, вдруг будят в нем психологические извращения. Нет. Возможно, война послужила катализатром. Но главное, что это у него наследственное – папочка тот еще был извращенец. Возможно лишь, что третий глаз, открывшийся у Ауэ под Сталинградом, послужил той дверцей из которой все и полилось. И вот тут у Литтелла очень интересно понаблюдать за возможным отношением к происходящему: да, обычный человек мог быть винтиком в чудовищной машине нацизма, но руководящие должности, то есть все те, у кого была власть в руках – нормальными человеческими качествами, такими, как сострадание и милосердие, не обладали. И уж совсем авторским стебом видится вся эта программа ''по улучшению питания'' заключенных в концлагерях, какая составляющая важнее: политическая или экономическая. Вы только задумайтесь, что ни у одного из этих исследователей не возникло даже мысли: что же мы творим? Как мы можем уничтожать людей, таких же, как и мы?
Да, у них вызывали омерзение истощенные люди, да, морщились, когда узнавали, что нерентабельных работников, то есть детей, женщин и стариков просто сразу отправляли в печи – не культурно. Эстетически было неприятно смотреть на испражняющихся под себя истощенных и забиваемых до смерти людей. Но милосердия ни в одном из исследователей нет.
Или это привыкание? Своеобразная психологическая защита. Задумайтесь.
Еще одна великолепная вещь есть в романе Литтелла – это цикличность истории. Цикличность человека. Все в этом мире повторяется из века в век. Войны, пытки, извращения, психологические травмы – вся наша жизнь почти древнегреческая трагедия. Человек остается все таким же, несмотря на все достижения цивилизации, человек все равно тот же. Древние греки нам уже рассказали о человеке почти все. И так ли уж отличаются Максимилиан Ауэ и его мать от Ореста и Клитемнестры? Уна от Электры? А Эринии от двух полицейских?
Все внутри человека. Мерзость ли, милосердие ли – все внутри. А у каждого свои Эринии. Но милосердия к читателю в этой книге не будет. Иногда так нужно. Иногда нужны такие книги. Чтобы хоть что-то понять, хоть в чем-то разобраться.
Это мерзкая и гениальная книга.