4 "Сейчас в его глазах тот же свет, лучик направлен на меня, верит мне, и будто все еще поправимо – даже для нас, для меня и для него."

Не являясь рьяной любительницей стэндапа, я всё-таки иногда поглядываю некоторые выступления, при этом не стараясь совершенно отключить мозги и испытывая попеременно то удовольствие от удачных шуток, то отвращение от тематики и манеры исполнения. Вот именно таким отвращением я встретила начало книги, где на сцене - стэндапер 57-лет, физически жутко непривлекательный (пузень, очки, мокрый рот), но бодро скачущий по сцене, вращая бёдрами, и агрессивно-неприятный по манере общения с залом, сыплет то бородатыми анекдотами, то грубыми намёками в адрес жителей Нетании, городка, где проходит его выступление. Хорошо, что я прочитала вступление от переводчика (кстати, изумительная работа, при том, что текст очень сложный для подачи на другом языке - множество арабских словечек, армейского и молодёжного слэнга, израильских политических и теологических реалий) и поняла, что надо перетерпеть. Примерно так же воспринимает начало выступления и судья Верховного суда Авишай Лазар, сидящий за одним из столиков.

Публика смеется уже с удовольствием, а я пытаюсь понять этих людей, которые не в первый, и возможно, не во второй раз приходят на его представления: что же он им дает?
Голый и нищий – что он может дать из того, что имеет?

Судья - друг детства стэндапера, с которым они не виделись бог знает сколько лет. И он даже старался не вспоминать об их дружбе, потому что кончилась она тем, что Лазар предпочёл бы никогда не вспоминать - его равнодушием, равным предательству. Уже придя в клуб по просьбе Довале и слушая начало, судья вдруг понимает, что этот странный, неприятный и беззастенчивый человек вполне может каким-то образом приплести ту старую историю и привлечь внимание публики к его, Лазара, поступку. И пусть это детско-подростковая история, но иногда такие моменты выбора меняют всю жизнь. И сам Довале, отвлекаясь от своих заезженных анекдотов, постепенно начинает именно рассказывать историю своей жизни, в которой тоже был ужасающе тяжёлый момент выбора, сделавший его таким, какой он есть. Судью, правда, он ничем не выдал, о его роли в истории ни слова. А вот выступление, естественно, пошло наперекосяк. Люди понемногу покидают зал, и остаётся в конце совсем мало зрителей... Один, уходя и вспоминая зря потраченные 240 шекелей, говорит жене:

Он нам тут устроил фестиваль рассказчиков жутких историй!

На самом деле жутковатая история, когда взрослый, чтоб не сказать - старый, человек выворачивает душу на публике, перебирая маленькие, ужасающей яркости детали своего детства: о постоянных провальных гешефтах отца, о своём клоунском старании развеселить маму, которая очень редко улыбается, о бермудском треугольнике их странной, но такой обыкновенной семьи.

Я говорю с вами о мальчике, которому едва исполнилось четырнадцать, Довик, Довале, зеница ока своей мамы. Гляньте на меня, теперешнего, видите? Вылитый он, точь-в-точь, только за вычетом лысины, щетины и ненависти к человечеству.

Понемногу оставшаяся публика втягивается, заворожённо отмахивается от рядового анекдота и требует продолжения. Не представляю, как я бы повела себя, придя веселиться и получив историю о поездке четырнадцатилетнего пацана из летнего военизированного лагеря на похороны ... кого - матери, отца? ... ему не сказали, и он весь долгий путь до Иерусалима хоронит по очереди одного и другого, составляя списки претензий, счета счастливых и горьких моментов, и конечно же, промахивается с решением этой задачи...

...тогда я по-настоящему увидел, что без нее он ничего не стоит, что вся его жизненная сила происходила из того, что она была с ним. В одно мгновение он стал половиной человека.

Если вы хоть когда-нибудь кощунственно задумывались о том, что бы вы предпочли: чтобы раньше умер папа или мама, закройте глаза, постарайтесь забыть. Или наоборот - читайте эту книгу, и уже не забудете о том, как делали выбор...

Мне срочно нужен анекдот, просто анекдот, чтобы преодолеть горечь во рту.