4 Образец двоемыслия

С «Тоней» я сразу впала в некое недоумение: где фирменный ильфо-петровский стиль? Где «знойная женщина — мечта поэта», где «грузите апельсины бочками», где «ключ от квартиры», где «опиум для народа», в конце-концов? И вообще зачем это ничем не примечательное, в чем-то даже сопливо-розовое путешествие молодой четы в Вашингтон?

Дальше становится ясно, что целью произведения стала, как будто, критика капитализма, жизни в Америке, растления в ней людей: тут тебе и частная медицина, услуги которой под силу лишь «Моргану», а детей рожать может лишь «миссис Морган», и летом на дачу лишь «Морганы» ездят, а молодая мамочка из СССР вынуждена на скамеечке в городском парке сидеть среди негритянок, баюкающих белых детей. Тут тебе и отсутствие настоящих театров в столице(!) страны, и кино голливудское без идеи, весь смысл которого в том, кто лучше отпляшет чечетку: блондинка или брюнетка. Тут и то, что у детей, обучающихся в школах Америки, помимо «огнестрельного оружия» даже игрушек других нет, а взрослые проводят досуг «разлагаясь»: Нью Йорк кишит кварталами, где «что ни женщина, то проститутка или еще хуже».

Кстати, не слишком ли сильно напоминает все это российскую современную пропаганду? Вот и перед Ильфом с Петровым, похоже, встала задача такой же именно пропаганды, и советские журналисты справились с ней на «отлично». Но, если читать внимательно, то видно, что куда лучше справился с явной для них моральной проблемой дуэт мыслящих людей. «Зоркий» читатель тут же отметит, что медицина в Америке, хоть и не частная, но есть услуги не только для «Морганов», и летом не обязательно ехать на дачу, если есть «прекрасный парк по другую сторону реки Потомак», ну а что сидеть на скамейках приходится среди негритянских нянь, так почитай азы равноправия, советский человек. И не «огнестрельных» игрушек хватает: ребенку из советской семьи, например, коньки в консульстве преподнесли, чтобы возместить тот ущерб, что нанесли противные американские мальчики, отобрав у него прежнюю пару коньков; так на него прямо тут же «напал шерстяной мальчик Витя и, крича дребезжащим голосом: «Дай», стал выдирать подарок».

На улице, где по выражению бывалого ньюйоркца — товарища Ведьмедева, «живут лишь проститутки, бандиты и убийцы» и вообще, это не улица, а «Содом и Гоморра», группе советских людей попадаются, как на грех, лишь «старые негры под ручку со своими женами и молодые негры подозрительно постного вида». И все, как один идут из ближайшей церкви, как выяснилось.

Тоня — главная героиня, которую в первые дни приезда там очаровывает все, но чем дальше, тем глубже разочаровывает, тоскует по Родине, где бесплатная медицина, летом все граждане ездят на дачи, где в Москве есть название у каждой улицы, вместо безликих цифр, где театры и заводская самодеятельность, куда ей безумно хочется вернуться, как из тюрьмы на свободу.

(..из канцелярии принесли письмо... Подруги... писали, что живут, как прежде, и посылали горячий привет. Тоня заплакала, неизвестно отчего - то ли от радости, то ли от печали..." (с) Иллюстрация Д. Дубинского, 1959)

О, если бы только советская женщина так относилась к чужой Америке, так ведь вишенкой на торте слова коренной американки мисс Джефи:

Да, Америка очень скучная страна. Но ведь вы в конце концов отсюда уедете. Мне хуже, чем вам, Тониа. Мне даже ехать некуда. Это моя родина. Куда я могу поехать? Я проживу здесь всю свою жизнь. Я, наверно, никогда не выйду замуж. Мужчины не любят теперь жениться. Это дорого. А если даже выйду замуж, то детей у нас, конечно, не будет. Это тоже дорого. У нас человек не может быть человеком. Это слишком дорого.

В конце повести счастливая Тоня вместе с мужем и сыном возвращаются на свою Родину. Повесть (и в аудиоформате, очень талантливо озвученном Сергеем Тонгуром кстати) тут словно обрывается. Я посмотрела в текст, чтобы свериться не случился ли глюк в аудиозаписи.

Нет, не случился. Конец выглядит так:

Тоня с замиранием сердца стала протирать стекло и увидела во мраке зимнего вечера деревянную вышку, на которой стоял красноармеец в длинном сторожевом тулупе и шлеме. На минуту его осветили огни поезда, блеснул ствол винтовки, и вышка медленно поехала назад. Часового заваливало снегом, но он не отряхивался, неподвижный, суровый и величественный, как памятник.

1937

«Тоня» — ярчайший литературный образец двоемыслия. Современным российским авторам есть у кого учиться.