4.5

Это сборник автобиографической прозы из хорошей серии "Русские дневники", которую начали было издавать в начале 90-х... Сразу скажу, что я тут читала только письма. )) Для этого и брала книжку в библиотеке. Ну, вот я глянула - тут имеется "Африканский дневник", "Дневник кавалериста", как там... но обманываться названием не стоит, это ни в коем случае не дневниковые записи, а художественный текст. Пусть на основе биографической. Зато про письма тут сказано, что прямо собрали "все сохранившиеся" - сохранилось немного... Но все равно какой-то материал набрался.

Письма я люблю читать - почувствовать человека... В этот раз впечатления оказались - ну очень странные. И дело даже не в малом количестве материала - вон по Грибоедову было еще меньше. Просто само ощущение при чтении возникает какое-то... специфическое. Я с таким вроде бы еще не сталкивалась. ?? Ну вот, судя по всему, Гумилев был человеком весьма своеобразным...

Нет, серьезно - читала и поражалась... В какой-то момент даже возникли мысли - а не было ли у него, ну я не знаю, каких-нибудь особенностей из этого, как сейчас в модном тренде - аутического спектра? Какой-нибудь Аспергер, м? (как восклицал когда-то Шерлок в популярном сериале: "Я высокофункциональный социопат!") Никто этим вопросом не задавался из специалистов, исследования не проводил? Потому что в самом деле - такая какая-то прямо инфантильность... такая исключительная степень эго... скажем, эгоцентризма... Зацикленность на себе и своем мире. Вот прямо кажется, что человек просто не принимал и не воспринимал окружающий мир, находящихся рядом людей. Ну, в смысле, для него это все не имело значения, по сравнению со своей личностью и своим внутренним миром...

Вот, скажем, тут больше всего писем к Брюсову. Брюсов, как я поняла, издавал журнал, общался со всевозможными авторами по этому поводу. В том числе и с юным (20 лет), тогда еще никому не известным Гумилевым. Ладно, это понятно - послать стихи, обговорить вопросы издания, все такое. Чисто деловые моменты. Но Гумилев реально посчитал, что Брюсов отныне является его учителем в деле творчества... И все эти письма большей частью касаются того, что Гумилев ему подробно рассказывает о том, что происходит с его э... внутренним миром и творчеством, как это все развивается... и ожидает, что Брюсов ему на основании этого будет давать советы и рекомендации по более оптимальному развитию, что ли. Мне кажется. обычно люди в таких обстоятельствах все-таки задумаются, приемлемо ли ожидать от постороннего в общем-то человека таких действий? Гумилев, по впечатлению, не задумывается. Для него это нормально и естественно.

Да уж... все эти путешествия в Африку и даже последующее пребывание на войне и участие в реальных боевых действиях... по сути ничего не изменило. Гумилев так и воспринимает в первую очередь себя и свой мир, он не живет, а будто бы играет... И эта игра для него и является жизнью... Поехал в Африку - играет в какого-нибудь охотника и исследователя, авантюриста из модных в то время романов. Пошел на войну - играет в бравого офицера, кавалериста... "Я конквистадор в панцире железном", ага... Ну и соответственно - поэзия, почему нет? это все можно рассчитать, натренировать и выработать... Придумать свое собственное направление в искусстве...

И в то же время ничего не скажу. У него все равно невероятный талант. Мне думается, он тут сам себя обманул и переиграл - считал, что это он все рассчитывает, а на самом деле это был его талант, который проявлялся вопреки всем расчетам...

К сожалению, время было не такое, чтобы можно было замыкаться на своем внутреннем мире и не обращать внимания на окружающую реальность. Он так этого и не понял - да и не мог понять...

«…Зимой я пишу меньше и слабее, чем обыкновенно…»
***
«Что же касается новых стихотворений, то мне придется обмануть Вас: я почти ничего не пишу. Я объясняю это отсутствием людей, обращенье с которыми дало бы мне новые мысли или чувства. Уже год, как мне не удается ни с кем поговорить так, как мне хотелось бы… Ваше участие //Брюсова// ко мне – единственный козырь в моей борьбе за собственный талант».
***
«Спешу ответить на Ваш вопрос о влиянии Парижа на мой внутренний мир. Я только после Вашего письма задумался об этом и пришел вот к каким выводам: он дал мне сознание глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений. Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет, что и вызыванье мертвецов. Не сердитесь за сравненье галстука со стихами; это показывает только, как высоко я ставлю галстуки».
***
«Напишите, как Вы обещали, о впечатлении, произведенном мною на Вас. Это более чем полезно для меня, потому что я не имею никакого понятия о самом себе. А то немногое, что я думаю об этом вопросе, так нелестно для меня, что всякое другое мнение способно привести меня в восторг».
***
«Мне всегда очень неловко писать Вам о Вас же, и потому я кончаю это щекотливое, хотя и приятное занятие. Буду писать о себе».
***
«…Теперь я в русской литературе, как в лесу…»
***
«Мне хотелось бы лучше ориентироваться в истории развития Вашего творчества, и поэтому я решаюсь задать Вам нескромный вопрос, а именно, сколько Вам лет теперь. Тогда бы я вычислил, скольких лет Вы написали то или другое стихотворение, и знал бы, на что смогу надеяться в будущем я. Может быть, это смешно, но я все утешаю себя в недостатках моих стихов, объясняя их моей молодостью».
***
«Сама газета мне показалась симпатичной, но я настолько наивен в делах политики, что так и не понял, какого она направленья».
***
«Может быть, Вы не откажете, хотя бы одной фразой, отметить, какую из сторон моего творчества я должен культивировать. А то до сих пор большинство моих критиков, почти всех благосклонных, только указывало на мои недостатки, так что если я захочу послушаться всех сразу, мне придется вовсе бросить писать стихи».
***
«Мы (т.е. русские читатели) получаем Блока и Городецкого по нескольку книг в год, а Вас //Брюсова// раз в три и даже больше. Я, конечно, не говорю о распространении книг для поддержания или увеличения Вашей славы, но просто для современного читателя важно быть au courant //в курсе// Вашего творчества. Тогда бы и Русская литература очистилась от мелких гениев, которых приходится хвалить за неимением лучшего… и Городецкий подумал бы, что теперь писать левой ногой стало как-то неловко. И я бы поучился».
***
«Не так давно я познакомился с новым поэтом, мистиком и народником Алексеем Н.Толстым. Кажется, это типичный «петербургский» поэт, из тех, которыми столько занимается Андрей Белый. По собственному признанию, он пишет стихи всего один год, а уже считает себя maitre’ом. С высоты своего величья он сообщил несколько своих взглядов и кучу стихов. Из трех наших встреч я вынес только чувство стыда перед Андреем Белым, которого я иногда упрекал в несдержанности его критики. Теперь я понял, что нет таких насмешек, которых нельзя было бы применить к рыцарям «Патентованной калоши».
***
«Пишу я, как и всегда летом, мало. Но надеюсь, что это затишье перед бурей».
***
«Что же касается поэмы… то, продолжая Ваше сравнение с железной дорогой, я могу сказать, что все служащие забастовали и требуют увеличения рабочего дня, глубокого сосредоточенья и замкнутой жизни, а я, как монархист, не могу потакать бунтовщикам, уступая их желаньям. Когда я перейду в «союз 17 октября», может быть, дело двинется быстрее».
***
«Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом».
***
«Меня поддерживает надежда, что приближается лучший день моей жизни, день, когда гвардейская кавалерия одновременно с лучшими полками Англии и Франции вступит в Берлин. Наверно, всем выдадут парадную форму, и весь огромный город будет как оживший альбом литографий. Представляешь ли ты себе во всю ширину Фридрихштрассе цепи взявшихся под руку гусар, кирасир, сипаев, сенегальцев, канадцев, казаков, их разноцветные мундиры с орденами всего мира, их счастливые лица, белые, черные, желтые, коричневые. Никакому Гофману не придет в голову все, что разыграется тогда в кабачках, кофейнях и закоулках его «доброго города Берлина».
***
«Я тебе писал, что мы на новом фронте. Мы были в резерве, но дня четыре тому назад перед нами потеснили армейскую дивизию и мы пошли поправлять дело. Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться не сене и есть вишни. С австрийцами много легче воевать, чем с немцами. Они отвратительно стреляют. Вчера мы хохотали от души, видя, как они обстреливают наш аэроплан. Сейчас война приятная, огорчают только пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в цепи. Но то и другое бывает редко».