5 "Ты в этом эшелоне… за всех матерей мира… Потому и тяжело."

А значит, пробирается “гирлянда” вперед – продирается по пустыне, цепляясь за эти названия, как утопающий в болоте за кочки. Чумыш, Камышлы-Баш, Каракуус – будто песок шуршит о коряги. Бай-Хожа, Тюра-Там, Хорхут – змея гремучая бьет хвостом. Бик-Баули, Джусалы, Чиили – скрипит цикада.
Какое же все чужое.

"Гирлянда" - эшелон, собранный с бору по сосенке, даже полевая церковь среди вагонов присутствует. И везёт этот странный поезд детей из голодающего Поволжья в хлебный Туркестан. Пусть там тоже не рай, там тоже война, но...

А уж там – лето вечное. Там солнце жаркое, дожди ласковые. Там хлеб и рис. Там чудо-ягода виноград, от нее кровь быстрей бежит и румянец на щеках расцветает (сам не пробовал, но слышал). Там горы из орехов и сушеных слив, крупных, с детский кулак. И баранины вдоволь – для всех.

С первых страниц становится ясно, что непоколебимый, идейный и стойкий Деев, назначенный начэшелона, безнадёжно юн. В голове его взрываются фейерверки образов о будущей прекрасной жизни, хотя спроси у него, чем уж так прекрасна будет эта жизнь - ответа не получишь. Он сам ещё ребёнок, порождение страшных и смутных времён войны, революции, снова войны... Чего у него не отнять - милосердие и находчивость. Милосердие Деева - оно для всех. Ему жалко любого ребёнка, а натура его слишком деятельная (Деев - не случайная фамилия?), чтобы он не пытался его спасти. Комиссар поезда Белая - личность гораздо более трезвая и здравомыслящая.

Вот оно где проверяется, ваше пресловутое милосердие! Доброта требует мужества. Ей нужен хребет покрепче и зубы поострей, иначе вовсе не доброта она, а слюнтяйство. Бездомного мальчишку на рельсах подобрать – слюнтяйство. Не спать и не есть, изводя себя, – слюнтяйство. И над каждым потерянным ребенком слезы лить – тоже слюнтяйство. Улыбаться вместо слёз и других детей дальше везти – это доброта.

Дееву кажется это неприемлемым, при виде обречённого ребёнка - брошенного новорождённого, забравшихся в поездную кухню беспризорников - у него падает планка, и сообразить, что этих он будет кормить и лечить, отрывая скудные куски от других детей, он уже не может. И странным кажется доброму Дееву, что дети чаще поверяют свои проблемы жёсткой и неприятной Белой.

А цитату эту, слишком длинную, конечно, я привела, чтобы дать почувствовать, с каким контингентом приходилось иметь дело. Это не бедные невинные детки в основной своей массе, хотя, само собой, эта никак не причина их не спасать.

...люди созданы не для радости или удовольствия. Но и – не для смерти. Люди созданы просто для жизни. Человек рождается потеть от работы, хрустеть яблоками, ходить босиком по траве, браниться, мириться, любить кого-то и кому-то помогать, строить, чинить – вот для чего. Не лежать голышом в братской могиле с дыркой в черепе. Не крошиться на сто кусков под винтами военного катера. Человек рождается – быть.
Откуда взялась в Дееве эта упрямая вера – не знал. Но она была главное, что имел. И пусть не понимал он многих вещей, пусть многого боялся и характер имел слабый, пусть воображаемые весы ходили ходуном и никогда не достигали равновесия, но этой веры было не отнять. Ею и спасался.

Образы многих из детей, едущих в "Гирлянде" - не менее убедительны, чем персонажи "Путёвки в жизнь". Взрослые герои тоже хороши. И пусть потом окажется, что своим всеобщим милосердием Деев замаливает собственный нечаянный грех, пусть Фатима, в прошлом сотрудница Казанского ботанического сада, выпускница университета Цюхира, окажется проще в сути своей, чем крестьянка или попадья, пусть фельдшер Буг напьётся до положения риз в своём почтенном возрасте от неразделённой любви... Пусть... Тем они и интересны - они живые. Не как живые, а - живые.

Вполне вероятно, что свою лепту в моё восприятие героев и в целом истории внёс чтец Иван Литвинов. Я редко рыдаю от историй любой трогательности, если нет видеоряда - картинка как-то сильнее меня цепляет - но тут я плакала не единожды. А главное: от начал до конца книги я слушала и верила каждому слову этой пары - Яхина-Литвинов. Нет, не подумайте, этот роман - не элементарная слёзодавилка. Это очень серьёзное испытание для души, когда хочешь-не хочешь, а ставишь себя на место матери, забрасывающей своего младенца на ступеньку вагона ради призрачной надежды - может, выживет; на место людей, которые ничего не могут сделать, когда от холеры начинают умирать по несколько детей каждый день; на место Белой, сознательно заковавшей своё сердце в броню и говорящей милосердному Дееву:

Если довезете две трети, будете герой. Вот это будет настоящая доброта – доведенная до конца. Две трети – это больше чем половина. Две трети – это очень много.

Словом, это книга для проверки наших душ. И сцен, которые долго не покинут память, много. Половину книги я не могла принять факт, что это не сон маленького Загрейки, приблудыша, неимоверно привязавшегося к Дееву...

Буду я, буду! Раньше мыслил “не сгину”, а теперь – “буду!”.
Открываю глаза. Небо огненное, песок огненный – уже рассвет. Пустыня шершавая, а небо гладкое. Солнечные лучи по этому небу – рельсами во все стороны. И нет больше ничего в мире. Покой и ясность от этой пустоты такие, что голова – как стекло. И войны больше в мире нет. Во мне внутри – нет войны. Окончилась. Не утихла, не спряталась – окончилась. Навеки. Понимаю явно.
Слышу, вижу, вдыхаю. Все – явь.
Я любить тебя буду, брат!
Поворачиваюсь к нему, а он уже и сам проснулся, на меня смотрит. Кладет руки мозолистые мне на шею и сжимает. Что ли, убиваешь ты меня, брат? Душишь? Нечем дышать, пусти! Достает револьвер. Щелк! Щелк! – пусто в револьвере. Перехватывает оружие, замахивается. Люблю же тебя, бра…