4.5 Невозможное высвобождение

Обстоятельная книга, которую нельзя проглатывать, как я её проглотила. Но для смакования хорошо бы время остановить. Хорошо бы? За чтением "Старины" ловила себя на мысли, что не так уж оно и бежит, в некоторых миротворящих моментах и вовсе на месте стоит. Особенно сильный акцент Салтыков-Щедрин делает на крепостничестве и вопросах свободы - многие его надежды и даже крепкая уверенность в будущем прогрессе, по-моему, так и не осуществились. Вплоть до того, что рабство как существовало, так и существует. Разве что в большинстве стран перешло из государственного закона в уголовно-наказуемый. И, конечно, щемит сердце от чаяний писателя, которые так и остались воздушными замками. Он в "Пошехони" так искренне вымел сор из углов барских усадеб, развернул изумляющие картины дикости, простоты и жестокости, царящих в умах помещиков и крестьян, - и всё, чтобы в 21 веке многое читалось не как открытие, а как узнавание.

мужики, разумеется, не сидели сложа руки, а кишели, как муравьи, в окрестных полях. Вследствие этого оживлялся и сельский пейзаж.

Первая часть книги мне очень понравилась, к концу же устал, по его собственному признанию, автор; а мне не хватало центральной фигуры матушки Николая Затрапезного. Под конец пошли истории про соседей-помещиков; когда они рассказывались между делом, при соприкосновении с Анной Павловной, было здорово, а вот в отдельных рассказах я немного потерялась, всё искала связующую сюжетную линию.

Описание быта и забот семейства Затрапезных читалось взахлёб, много подробностей, размышлений, малопонятных слов и затейливых оборотов - люблю невероятно богатую и мудрую речь писателя. Не буду валить сюда вообще все свои заметки на полях, отмечу самые любопытные моменты.

Поразило, что в не самом бедном помещичьем хозяйстве жизнь молодых барчат практически не отличается от жизни крепостных. Без еды и свободы. Можно сказать, это особенность управления Анны Павловны, но в некоторых других имениях встречались тоже странные семейные отношения и отличить бар от крестьян было сложно. Разные причины (один от военной службы бежит, иной ворует у своих же крестьян, третий экономит), но суть одна - смешение социальных слоёв, где не различить высших и низших. Ибо нет их по Салтыкову-Щедрину, все под богом ходят, кровь у всех красная.

В положении детей Затрапезных удивлял же еще и суровый педагогический подход. Дети питались хуже некуда, учились, помогали по хозяйству, так еще матушка умудрилась внедрить систему любимчиков и постылых, что привело к разветвлённому ябедничеству. А телесные наказания! Если своих детей колотить по чем зря, то, конечно, до смерти засечь крепостного - не проблема.

Словом сказать, это был подлинный детский мартиролог, и в настоящее время, когда я пишу эти строки и когда многое в отношениях между родителями и детьми настолько изменилось, что малейшая боль, ощущаемая ребенком, заставляет тоскливо сжиматься родительские сердца, подобное мучительство покажется чудовищным вымыслом. Но сами созидатели этого мартиролога отнюдь не осознавали себя извергами – да и в глазах посторонних не слыли за таковых. Просто говорилось: «С детьми без этого нельзя». И допускалось в этом смысле только одно ограничение: как бы не застукать совсем! Но кто может сказать, сколько «не до конца застуканных» безвременно снесено на кладбище? кто может определить, скольким из этих юных страстотерпцев была застукана и изуродована вся последующая жизнь?

Представляю впечатления писателя от закона о домашнем насилии образца 21 века. Хотелось бы почитать его конструктивные комментарии. Наверняка будут так же интересны, как размышления о педагогике и, прежде всего, разумной педагогике. Под разумной подразумевается следование "путём ребёнка". В том смысле, что чем дольше он сохранит наивный и чистый (слегка придурковатый) взгляд на мир, тем лучше. Салтыков-Щедрин начинает сомневаться в правильности подхода. Ибо мир вокруг мерзок. И, наверное, нужно воспитать людей, которые видят реальность без розовых очков, принимают серьёзно беды вокруг и могут что-то с этим сделать, изменить к лучшему. А чтобы раскрыть потенциал ребёнка, надо подойти к нему индивидуально. То есть писатель в педагогику привносит, та-даам, психологию! В 1887 году в России - молодец, не первый, конечно, но один из первых, тем более в педагогической психологии.

Гораздо более злостными оказываются последствия, которые влечет за собой «система». В этом случае детская жизнь подтачивается в самом корне, подтачивается безвозвратно и неисправимо, потому что на помощь системе являются мастера своего дела – педагоги, которые служат ей не только за страх, но и за совесть.

В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка, погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только, что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною. Средство это, как я уже сказал выше, заключается в замене действительного знания массою бесполезностей, которыми издревле торгует педагогика.

Извините за длинные цитаты, но про учителей и учеников у Салтыкова-Щедрина прям здорово написано, хотелось бы и больше. Он заметил, что хотя высшее общество и обучают наукам, но душу не развивают и от этого всё "злополучие" в обществе.

Взятки, возможно, тоже от неразвитой души ;) Про взяточничество писатель рассказывает с иронией. То есть, если с крепостничеством, разумной педагогикой и дикими помещиками можно бороться, то взятки брали, берут и будут брать. Можно только ёрничать. "Иной и рад бы не брать, ан у него дети пить-есть просят."

Из помещиков запомнились особенно колоритные персонажи (хотя там других мало):

Абрам Семеныч Савельцев, что не мучил, а "тигосил" крестьян - насколько поняла, от слова отягощать. Настолько без берегов, что воровал у своих крестьян овощи по ночам и овец стриг - за что, кстати, бит бывал. Темно ж... Правда, барщиной он в итоге задавил всю деревню.

Свистящий помещик Струнников. В целом не самый жестокий барин, но имел особенность подзывать людей свистом. Да у каждого человека свой собственный свист к тому же, креативное унижение.

Самые шикарные портреты остались в семействе Затрапезных, конечно. Анна Павловна и её муж Василий Порфирыч, люди малоприятные, но очень уж яркие. Ещё впечатлили рассказы про отца Анны, про её братьев, всё семейство Глуховых - тёмная галерея интереснейших характеров.

Отметила любопытный факт, что в те времена были сваты-мужчины:

Из числа последних мне в особенности памятен сват Родивоныч, низенький, плюгавенький старик, с большим сизым носом, из которого вылезал целый пук жестких волос. Он сватал все, что угодно: и имения, и дома, и вещи, и женихов.

Сватовство сестёр повеселило. И бунт Наденьки против матери, когда она влюбилась, тонко подмечен писателем.

Из брачных рассказов особенно отмечу роман Бурмакина и Милочки. Смешно и грустно, почему-то представляется, какие про эту пару стишки бы сочинил Саша Чёрный (в его фирменном печально-остром стиле, с рефреном "Туровский, Бандуровский, Мазуровский").

Еще один брак удивил. Когда вольная Мавруша за крепостного живописца вышла, год жили припеваючи, а потом выяснилось, что жена крепостного волю-то теряет. Тяжкая история.

Напоследок отмечу, что нашла в книге тему шута, трикстера в необычном ракурсе. Цирюльники-шуты. Цирюльничество- самое пустое занятие среди дворовых людей. Мастерству этому обучались самые бесполезные кадры.

Пьянство не особенно было развито между ними; зато преобладающими чертами являлись: праздность, шутовство и какое-то непреоборимое влечение к исполнению всякого рода зазорных «заказов».

Навевает ассоциации с севильским цирюльником, тоже трикстером.

Есть в книге еще дискуссионно-богатые мысли о патриотизме и искреннему чувству к Отечеству. С тонкими замечаниями от послевоенных эмоций "никогда больше" до равнодушия к определенным эпизодам текущих военных действий. Что меня царапнуло, так угроза "забрить" крепостного в солдаты всегда актуальна, потому что всё время где-нибудь воюет государство, то подальше, то поближе.

Вот сейчас точно последнее. "Святая простота" - Салтыков-Щедрин объясняет своё понимание этого термина, раздражается от того, что им "кроют" любой грех, превращая фразеологизм в пошлость, а грех в огреху. Он так проникновенно пишет, что и впрямь видишь, как много мошенников косит под простодушие, чтобы сыграть на самых добрых чувствах. Не всё то свято, что просто выглядит.

Рада, что наконец-то познакомилась с "Пошехонской стариной". Не так понравились описываемые персонажи, как рассказчик Никанор Затрапезный, с его наблюдательным, ироничным, честным взглядом на помещичий быт 19 века. Под некоторыми его мечтами и я бы подписалась.