5

И всемирная бойня может задним числом пригодиться. Скажем, для того, чтобы доказать свое алиби перед лицом всевышнего. "Где ты был, Адам?" - "В окопах, господи, на войне...".

Белль пишет о войне, не описывая саму войну. Почти никто не прячет головы в окопах, не чистит оружие, не чувствует боли из-за отдач в сине-лиловом от цветка гематом плече; только где-то на периферии дробно звучит тревожный стук пулеметов, едут советские танки, а на страницах истекают кровью люди и умирают. И умирают. И умирают.
Не торжественно, не храбро, а как-то очень просто - и поэтому страшно.
И у них есть алиби, почему они так и не стали лучше, честнее, чище: их прибивало к земле волнами атак, давила тяжесть войны, они были в окопах, пусть окопы так и не появились в фокусе романа.
Роман полифоничен, многоголос, и голоса эти, поначалу разрозненные, все туже и туже скручиваются в узел вокруг одного: война. Война. Война.
Белля тяжело читать: сначала медленно входишь в его тяжелый красивый текст, темный, тягучий, тебе постоянно дают в руки только обрывки каких-то судеб: кусочек, еще кусочек, еще. А потом ты находишь первый контакт между этими кусочками, и плотину буквально прорывает.

"Не уходи, уйдешь - не вернешься. Так всегда на войне. Останься!"

Густо розовеющие в полумраке затхлой пивной персики, качели из старой лодки, венгерка Сарка, каждую среду привозящая продукты, не разорвавшийся снаряд в луже, "Хайль Гитлер" вместо приветствия и прощания, продажные девки, "Шампанского! Шампанского со льдом!", запах повидла с мармеладной фабрики, бутылка токайского под советским огнем, проданные портному-еврею штаны, целомудренная круглолицая Илона, которая несет торт в гетто. Еврейка, которая не вернется к ждущему ее немецкому солдату: она идет, и оба они знают, что ждать ее возвращения не имеет смысла.
Здесь ничего не имеет смысла, люди подобны заводным солдатикам, которые механически выполняют то, что от них требуется. Шаг, шаг, шаг, где ты был, Адам, и ни в одном шаге - никакой осмысленности, лишь все выше и выше градус безысходности. И безысходность у Белля особая, серая, неприметная, все глубже и глубже въедающаяся в сердце. Текст сворачивается в тугую спираль - сначала блеклый, неривлекательный, он закручивается, концентрируется, переплетается и незаметно петлей затягивается на твоей шее: не отпущу. Не отпустит. Слезы не выжмет, а сердце между тем порвет на несшиваемые кусочки.
Белль - гипнотизер. Вечно он повторяет одно слово, пропускает красной нитью в тексте, так что сперва, бессмысленное, оно потихоньку приедается, начинает биться птицей в голове, и ты сам уже ждешь этого: "Белогорша". Что это? Сухое слово, катящееся, как горох, что оно значит, почему оно снова и снова появляется, неужели мы так и не узнаем, что же это за мантра?
Не узнаем. Но главное и так знаем, без объяснений, а больше и не нужно: что-то было, что-то страшное, как и все остальное. У каждого своя боль, и между тем боль у всех одна: немцы на войне чувствовали себя ничуть не лучше нас. И война она не в окопах, она в жизни людей, в самых поразительных ее проявлениях: в диких ужасах и потрясающей человечности.
Страха у героев нет, он весь - в читателе: история собирается воедино, и чем больше кусочков сщелкивается друг с другом, тем становится страшнее. Потому что нет ничего страшнее воли случая и осознания того, что все вокруг связано, причем, кажется, связано тяжелыми цепями, которых не порвать.
Грузовик, в котором Файнхальса отправили на новое место, по дороге обогнал другой грузовик, зеленый. Файнхальс равнодушно поглядел на него, не зная, что в нем увозили девушку, которую он только что полюбил и которой не смог дождаться, потому что его забрали.
Еврей-портной, которому другой офицер продал свои штаны, был схвачен за эту сделку и именно он защитил ту самую девушку от насилия.
Солдат, погибший совсем рядом с Файнхальсом, оказался сыном хозяина таверны из соседнего городка, в которую он никогда почему-то не заходил.
И там так много этих параллелей, перекрывающихся линий, все завязывается в такой гордиев узел войны и боли, что впору только разрубить мечом, руками его не распутать. Все пропитано бескрайней усталостью, печалью и бесконечным ожиданием: когда же Адам вернется?..