4

О, эта ритмичная немецкая проза, моя бессонница попадает в такт твоему дыханию. Не музыка, без синкоп, танцевального ритма и крещендо -- размеренный быт, сама жизнь, вдох-выдох... Без занудства Томаса Манна, без надрыва Ремарка, без обреченности Быкова -- это Бёлль.
Что происходит, если в доме нет хозяина? Этому дому угрожает безнравственность -- ключевое слово, или, скорее, словесный замок книги, ключ к которому снова и снова подбирает-ищет автор. Разные проявления ее, разные степени, и наименьшая из них -- безнравственность женщины, что живет с мужчиной без брака, что ищет устроенности и тени счастья. Безнравственность бывает другой: например -- изменять настоящему с прошлым, жить несбывшимся, забывая про своего ребенка (своё будущее). Мы назвали бы это иначе? А Бёлль называет безнравственностью.
Бёлль прошел войну. Не желая того. Он считал врагами не русских, а тех, кто послал его убивать или быть убитым. И в книге убийцей поэта его семья считает не русского солдата, а немца -- высокомерного командирчика, который свел счет с рядовым, послав его на верную смерть.
Война родила Бёлля как писателя, но скольких поэтов при этом убила... Я стараюсь представить, как это было. Окоп. Быков. Стреляет. Бёлль. Мимо...
В этой книге Бёлль не хочет (?) вспоминать войну. Война -- это только непонятная тень, как мысли о ней ребенка, потерявшего отца.

А отец – это портрет на стене: улыбающийся фельдфебель, сфотографированный десять лет тому назад. Сначала отец казался ему слишком старым, теперь – слишком молодым, все моложе и моложе, а сам он медленно дорастал до отца, и отец был теперь всего в два с лишним раза старше его.

Не важно, из богатой семьи или из бедной мальчик (Бёлль рисует нам оба варианта) -- отца одинаково не хватает, и надо еще чуть-чуть дорасти, чтобы понять, что хозяин в доме -- ты сам (ты сам -- хозяин своего сердца и отвечаешь за нравственность этого дома).
Послевоенная реальность не менее жестока, чем военная. Кровожадный не солдат на войне, нет-нет!, кровожадный человек без лица из дорогого ресторана (а ведь большинство в стране голодает), кровожадное - мстительное сердце...
Мы многое узнаем в книге, это наше зазеркалье: "детство, обожженное войной" (навязчивый штамп советских биографий), разоренные города, разоренный быт, разоренная любовь. И вот тот, кто послал поэта на смерть, ухаживает за его женой (знакомый сюжет, у нас в таких случаях чаще писали доносы)... Разоренная идеология. Мы их разбомбили, они нашу -- нет, да вот кто остался в проигрыше... В выигрыше -- точно тот, кто научился думать, ценить жизнь и критически относиться к любым фюрерам.
Я стараюсь представить это. Окоп. Бёлль. Стреляет. Быков. Но они на одной стороне. В одном книжном окопе. Кто против них?..

І па-беларуску.

О, гэтая рытмічная нямецкая проза, маё бяссонне патрапляе ў тахт твайму дыханню. Не музыка, без сінкопаў, танцавальнага рытму і крэшчэнда - размераны побыт, само жыццё, уздых-выдых... Без занудства Томаса Мана, без надрыву Рэмарка, без асуджанасці Быкава - гэта Бёль.
Што адбываецца, калі ў доме няма гаспадара? Гэтаму дому пагражае распуста - ключавое слова, ці, хутчэй, слоўны замок кнігі, ключ да якога зноў і зноў падбірае-шукае аўтар. Розныя яе праявы, розныя ступені, і найменшая сярод іх - распуста жанчыны, што жыве з мужчынам без шлюбу, што шукае ўладкаванасці і ценю шчасця. Распуста бывае іншай, напрыклад - здраджваць цяпершчыне з мінулым, жыць няспраўджаным, забываючыся пра сваё дзіця (сваю будучыню). Мы назвалі б гэта інакш? А Бёль называе распустай.
Бёль прайшоў вайну. Не жадаючы таго. Ён лічыў ворагамі не рускіх, а тых, хто паслаў яго забіваць або быць забітым. І ў кнізе забойцам паэта яго сям'я лічыць не рускага салдата, а немца - ганарыстага камандзірчыка, які звёў рахункі з шарагоўцам, паслаўшы яго на верную смерць.
Вайна нарадзіла Бля як пісьменніка, але колькіх паэтаў пры гэтым забіла... Я спрабую ўявіць, як гэта было. Акоп. Быкаў. Страляе. Бёль. Міма...
У гэтай кнізе Бёль не хоча (?) успамінаць вайну. Вайна -- гэта толькі невыразны цень, як думкі пра яе дзіцяці, што страціў бацьку.

А бацька — гэта партрэт на сцяне: усмешлівы фельдфебель, сфатаграфаваны дзесяць гадоў назад. Спачатку бацька здаваўся яму занадта старым, цяпер — занадта маладым, усё маладзей і маладзей, а сам ён паволі дарастаў да бацькі, і бацька быў цяпер толькі крыху больш чым у два разы старэйшым за яго.

Не важна, з багатай сям'і ці з беднай хлопчык (Бёль малюе нам абодва варыянты) -- бацькі аднолькава не хапае, і трэба яшчэ троху-троху дарасці, каб зразумець, што гаспадар у доме -- ты сам (ты сам -- гаспадар свайго сэрца і адказваеш за тое, каб у ім не пасялілася распуста).
Паваенная рэчаіснасць не менш жорсткая, чым ваенная. Крыважэрны не салдат на вайне, ані!, крыважэрны чалавек без аблічча з дарагога рэстарана (а большасць у краіне галадае), крыважэрнае - помслівае сэрца...
Мы многае пазнаем у кнізе, гэта наша залюстроўе: "дзяцінства, абпаленае вайной" (навязлівы штамп савецкіх біяграфій), зруйнаваныя гарады, зруйнаваны побыт, зруйнаванае каханне. І вось той, хто паслаў паэта на смерць, заляцаецца да ягонай жонкі (знаёмы сюжэт, у нас часцей у такіх выпадках пісалі даносы)... Зруйнаваная ідэалогія. Мы іхнюю разбамблілі, яны нашу -- не, дык хто стаўся ў пройгрышы... У выйгрышы дакладна той, хто навучыўся думаць, цаніць жыццё і крытычна ставіцца да фюрэраў.
Я спрабую ўявіць гэта. Акоп. Бёль. Страляе. Быкаў. Але яны на адным баку. У адным кніжным акопе. Хто супраць іх?..