4 Как мазохист я требую садиста!

Кто позволяет себя хлестать, тот заслуживает того, чтобы его хлестали. Мне эти удары послужили, как видишь, на пользу, — в моей душе рассеялся розовый метафизический туман, и теперь никому никогда не удастся заставить меня принять священных обезьян Бенареса или петуха Платона за живой образ Божий.

В этой фразе, как мне кажется, и заключается смысл всей повести Леопольда фон Захер-Мазоха. Так сказать, мораль, ради которой была рассказана история галицийского дворянина по имени Северин фон Кузимский. Влюбляется он в Ванду фон Дунаеву, молодую вдову. Сплошь славянские фамилии, что удивления вызывать не должно, потому что Галиция того времени — территория Австро-Венгрии. Перед нами цвет аристократии восточных земель австро-венгерского рейха, о том говорит частица «фон». Так вот. Любовь дворян, мягко говоря, необычная, потому что Северин — мазохист. Ванда следует за фантазиями мужчины и открывает в себе скрытые доселе наклонности — ей нравится быть жестокой.

Чувства Северина к Ванде понимаются им как любовь. В то же время, в книге есть эпизод, когда, рассказывая о себе, герой рассуждает о двух идеалах женщины. Первый — любящая, верная и добрая, готовая делить печали и радости. Вторая:

Я не хочу ничего половинчатого и бесцветного! — тогда я предпочитаю отдаться женщине, лишенной добродетели, верности, жалости. Такая женщина в эгоистической величавости своей отвечает моему второму идеалу. Если мне не дано изведать счастье любви во всей его полноте, то я хочу испить до дна ее страдания, ее муки — тогда я хочу, чтобы женщина, которую я люблю, меня оскорбляла, мне изменяла... и, чем более жестоко, тем лучше. И это — наслаждение!

Почему Северин не верит, что первый вариант возможен, не совсем понятно. Он вполне осознано выбирает второй вариант, где нужно унижаться и «страдать», создавая суррогат любви. Но всё же субъективно Северин ощущает своё состояние как любовь, причём любовь жертвенную — в ней герой готов принести себя на алтарь женщины полностью. От человека останется оболочка тела с выскобленной начисто душой и моралью. Северин уподобляется морфинисту, готовому терпеть всё что угодно, лишь бы получить хоть какую-нибудь дозу заветного наркотика.

Как протагонист пришёл к своему мировоззрению, гадать не приходится — он сам рассказывает о своём детстве.

Акт I

С малых лет он перенёс свои религиозные потребности на статую Венеры. Ей он в буквальном смысле молился, причём догматическими христианскими молитвами («Отче наш», «Богородица» и «Символ веры»). Он даже решился поцеловать холодные гипсовые губы, после чего в страхе бежал и боялся наказания за нарушение табу. Простому смертному целовать богинь запрещается.

Акт II

Кумир спроецировался на античный мир, стал не просто эталоном красоты, а единственно возможнойкрасотой. Всё остальное казалось пошлым и потому вызывало отвращение. В том числе, и отношения с женщинами. Когда молоденькая симпатичная горничная вдруг целует 14-летнего Северина в губы, он возмущённо покидает комнату.

Акт III

Семью Северина посещает дальняя родственница, с которой подросток держится крайне злобно. Графиня Соболь (так её звали) решает воспользоваться отсутствием родителей мальчика и по-аристократически наказать его за непочтение — высечь розгами. Вместе с прислугой, в т. ч. с той самой отвергнутой горничной, тётушка реализовывает свой план. В довершение графиня заставляет Северина на коленях благодарить её за наказание и поцеловать наказующую его руку, в которой мадам держала розгу.

Под розгой этой роскошной красавицы, показавшейся мне в ее меховой душегрейке разгневанной царицей, во мне впервые проснулось мужское чувство к женщине, и тётка начала казаться мне с той поры обворожительнейшей женщиной во всём Божьем мире.

Акт IV

Северин приезжает на учёбу в город, где живёт графиня Соболь. Вскоре он становится её любовником. Особенно ему нравится целовать её руки. Именно в них Северин и влюблён — влюблён в своё наказание. Графиня не становится любимой им как личность, только конечности.

Занавес

Так в сознании Северина сложился образ Венеры в мехах — холодной богини, которую нельзя любить просто так, как обычно любят людей. Любовь предполагает наказание, но оно для Северина становится высшим блаженством. Фантазия героя связана с возможностью преодолеть обыденность. Целуя богиню, он сам как бы становится богом. Униженным, пустым, но всё же уже не человеком, существом другого, идеального мира.

Мазохизм — это, с одной стороны, попытка избавиться от своего "Я", ощутить себя безвольным воском в руках сильного мастера, "свободным" от необходимости принимать решения, от ноши ответственности.

Невротическое страдание, в той мере, в какой оно выполняет данные функции, – это не то, чего индивид хочет, а то, чем он платит. Что же касается удовлетворения, к которому он стремится, то это не страдание в собственном смысле слова, а отказ от своего «Я».
Карен Хорни "Невротическая личность нашего времени"

С другой стороны, мазохист страстно желает обладать "объектом любви". Он готов отдать всего себя без остатка в качестве платы за одно только условие - быть единственным собственником, пользоваться любовью безраздельно. Вспоминаем высказывания Северина:

Я буду страдать чудовищно, но боготворить тебя буду больше... Только обманывать меня ты не должна! У тебя должно хватить демонической силы сказать мне: «Любить я буду одного тебя, но счастье буду дарить всякому, кто мне понравится».

Я убью тебя, если ты сделаешься его женой,– угроза вырвалась из груди моей глухим и хриплым звуком.– Ты моя, я не отпущу, не отдам тебя – я слишком люблю тебя!..

Захер-Мазох очень точно показывает, что за видимой бесконечно "жертвенной" любовью скрывается кое-что другое. Любовь - это деятельность, когда две личности вдвоём становятся нечто большим, чем два человека. В повести же - два минус один. Северин страстно одержим лишь своей фантазией, воплощённой в Ванде. Ванда любит только себя, наслаждается своими капризами и своей жертвенностью, что для Северина она преобразилась. Она - тоже безвольная жертва отношений.

Во мне дремали опасные наклонности – ты первый их пробудил. Если я нахожу теперь удовольствие в том, чтобы мучить, оскорблять тебя,– виноват в этом ты один! Ты сделал меня такой, какова я теперь, и ты так малодушен, бесхарактерен и жалок, что обвиняешь меня.

Автор использует метафору о молоте и наковальне, в которой Северин предпочитает быть последней - терпеть сокрушительные удары в ожидании искры. В основе отношений палача и его добровольной жертвы не может быть равноправия. Отношения сохраняются, пока любовники кормят свои неврозы.

Северин делает вывод, характерный патриархальной Вене: женщина и мужчина - враги. Во многом, если не во всём, виноваты обычаи и нравы. Чтобы изменить отношения, нужны преобразования в нравах общества. Должна измениться сама социальная репрезентация гендерных ролей. В том числе, в семье. Женщина должна быть уравнена в правах с мужчиной. И баста!

Женщина, какой ее создала природа и какой ее воспитывает в настоящее время мужчина, является его врагом и может быть только или рабой его, или деспотом, но ни в каком случае не подругой, не спутницей жизни. Подругой ему она может быть только тогда, когда будет всецело уравнена с ним в правах и будет равна ему по образованию и в труде. Теперь же у нас только один выбор: быть молотом или наковальней. И я, осел, был так глуп, что допустил себя стать рабом женщины, — понимаешь?
Северин

В какой-то степени ссылка на социальный контекст - лишь продолжение невроза Северина, оправдывающего его позицию в отношениях, кем бы он ни был - молотом или наковальней. В то же время, Северин оказывается прав - оставаясь "вторым полом", женщина не может по определению строить отношения на принципах равенства. В отсутствии жёсткого социального регулятора семейной жизни отношения мужчины и женщины подспудно будут испытывать влияние социального фактора.

Многие говорят о противопоставлении холодного христианского и тёплого языческого миров. Символом противостояния служит холодная статуя тёплой языческой богини, одетая в тёплые меха холодной христианской Европы. Я присматривался-присматривался, и ничего такого не увидел. Да, герои бредят языческой античностью, но сами - типичные представители европейской католической культуры. В общем, это скорее обычное мировосприятие человека нового времени. Да, Северин боится мрачной церковной атмосферы католических соборов, но точно так же он испытывает страх от статуи Венеры. В то же время религиозный страх гонит его из храма к страху же запретной любви к богине. Северин боится наказания и в то же время жаждет его.

В конце концов герой делает вывод, что человек — образ Божий, а не петух Платона (двуногое животное без перьев и когтей). Существование человека самотрансцендентно. Личность, наполненная смыслом, больше себя самой. Смысл существования человека ориентирован вовне на что-то, что не является им самим. Унижение же, если угодно, деперсонализирует человека. Любовь Северина и Ванды — на самом деле доведённые до предела садо-мазохистские отношения. В этих отношениях оба теряют себя: Северин растворяет личность в Ванде (перестаёт существовать), Ванда поглощает личность Северина и превращается в чудовище, инфернального суккуба-людоеда.

Стоит ли читать "Венеру в мехах"? Определённо, да. Книга не такая простая, какой кажется на первый взгляд. Она глубоко проникает в анализ одного выдуманного (не очень) случая и раскрывает темы, о которых и сегодня говорить не слишком принято.

ТенЧат ревью