5 В лице своих богов человек рисует свой собственный портрет.

Мильтон и Данте, Мицкевич, Гёте и Шиллер возносились всего выше тогда, когда их окрыляло творчество коллектива, когда они черпали вдохновение из источника народной поэзии, безмерно глубокой, неисчислимо разнообразной, сильной и мудрой.

Я отнюдь не умаляю этим права названных поэтов на всемирную славу и не хочу умалять; я утверждаю, что лучшие образы индивидуального творчества дают нам великолепно огранённые драгоценности, но эти драгоценности были созданы коллективною силою народных масс. Искусство - во власти индивидуума, к творчеству способен только коллектив. Зевса создал народ, Фидий воплотил его в мрамор.

Сама по себе, вне связи с коллективом, вне круга какой-либо широкой, объединяющей людей идеи, индивидуальность - инертна, консервативна и враждебна развитию жизни.

"Разрушение личности" Горький.

Герои Шиллера - это воплощённые образы правды, которая обладает силой и никакое вероломство не может одолеть благородства честного человека сражающегося за интересы униженных и оскорблённых. Александр Герцен сызмальства зачитывался Шиллером пронеся в течении всей жизни свою любовь к нему периодически перечитывая. Каждый "правильный" ребёнок стремился походить на Карла Моора в XIX веке. "Разбойники" в сборнике вне всяких сомнений лучшее творение сюжетно несколько напоминающее "Робин Гуда" на франкской почве. Сквозной сюжет не имеет значения ибо не в сюжете дело, а в провокационных философских взглядах Шиллера на окружающую действительность которыми он наделяет разбойников и семейство Мооров. Очень трогательно, как бы "deranged" это не звучало, читаются следующие строки, верно идущие от самого сердца Фридриха Шиллера:

"Мне столько врали про так называемую кровную любовь, что у иного честного дурака голова пошла бы кругом. «Это брат твой!» Переведем на язык рассудка: он вынут из той же печи, откуда вынули и тебя, а посему он для тебя... священен. Вдумайтесь в этот мудренейший силлогизм, в этот смехотворный вывод: от соседства тел к гармонии душ, от общего места рождения к общности чувств, от одинаковой пищи к одинаковым склонностям. И дальше: «Это твой отец! Он дал тебе жизнь, ты его плоть и кровь, а посему он для тебя... священен». Опять хитрейший силлогизм! Но спрашивается, почему он произвел меня на свет? Ведь не из любви же ко мне, когда я еще только должен был стать собою. Да разве он меня знал до того, как меня смастерил? Или он хотел сделать меня таким, каким я стал? Или, желая сотворить именно меня, знал, что из меня получится? Надеюсь — нет: иначе мне пришлось бы наказать его за то, что он все-таки произвел меня на свет. Уж не возблагодарить ли мне его за то, что я родился мужчиной? Так же бессмысленно, как жаловаться, если бы я оказался женщиной! Могу ли я признавать любовь, которая не основана на уважении к моему «я»? А какое могло здесь быть уважение к моему «я», когда это «я» само возникло из того, чему бы должно было служить предпосылкой? Где же тут священное? Уж не в самом ли акте, благодаря которому я возник? Но он был не более как скотским удовлетворением скотских инстинктов. Или, быть может, священен результат этого акта? Но от него бы мы охотно избавились, не грози это опасностью нашей плоти и крови. Или я должен прославлять отца за то, что он меня любит? Но ведь это — только тщеславие, первородный грех всех художников, кичащихся своим произведением, даже если оно безобразно. Вот вам и все колдовство, которое вы так прочно окутали священным туманом, чтобы во зло употребить нашу трусость. Неужто же и мне, как ребенку, ходить на этих помочах?"

Есть в этих строках нечто такое, что полностью было воспринято и переработано Александром Сергеевичем Пушкиным в его легендарном стихотворении "Дар случайный, дар напрасный".

Красиво в "Разбойниках" также разработан вопрос об личности воспринявшей все постулаты "Государя" Никколо Макиавелли. Нечто напоминающее нам философию Штирнера и Ницше, где эгоизм из разумного превращается в чистый солипсизм. Попросту говоря занятно описана мораль человека готового сделать из окружающих удобрение для своего успеха:

"Все, чем бы я ни стал, будет делом моих рук. У всех одинаковые права на большое и малое. Притязание разбивается о притязание, стремление о стремление, мощь о мощь. Право на стороне победителя, а закон для нас — лишь пределы наших сил. Существуют, конечно, некие общепринятые понятия, придуманные людьми, чтобы поддерживать пульс миропорядка. Честное имя — право же, ценная монета: можно неплохо поживиться, умело пуская ее в оборот. Совесть — о, это отличное пугало, чтобы отгонять воробьев от вишневых деревьев, или, вернее, ловко составленный вексель, который выпутает из беды и банкрота. Что говорить, весьма похвальные понятия! Дураков они держат в решпекте, чернь под каблуком, а умникам развязывают руки. "

Карл Маркс и Фридрих Энгельс многократно отмечали, что человек и человечество ставит себе только такие задачи, которые может разрешить. Тобишь, сама мысль в человеческом мозгу, пока она ещё является гипотезой, дерзким предположением, возникает только тогда, когда для превращения мечты в действительности уже созрели объективные материальные предпосылки. Шиллер интересно отмечает, что удовлетворение какой-то нужды человеческой сопряжено с опасностями, но покуда они в мысли :"Это шутит со мной злые шутки разгоряченная кровь... Едва лишь в сердце поселился страх, как уже очам нашим чудятся привидения в каждом углу", однако когда человек начинает не токмо быть "тварью дрожащей", но и активно воздействовать для достижения какой-либо материальной цели, растёт и его мужество:

"Карл M о о р. К чему ты клонишь?
Шпигельберг. К тому, что силы растут с нуждой...
Вот почему я никогда не трушу, когда доходит до крайности. Мужество растет с опасностью: чем туже приходится, тем больше сил. Судьба, верно, хочет сделать из меня великого человека, раз так упорно ставит мне преграды."

На самом деле едва ли возможно вполне оценить всю глубину прогрессивных взглядов Шиллера жалкими цитатами. Все его произведения в целом проникнуты единой стройной идеей которая будит читателя от дремучего сна повседневного филистерства. Шиллеровский идеализм таков, что читатель вольно или невольно начинает вместе с героями его произведений задаваться возмутительными вопросами нарушающими общественную нравственность в её мещанском смысле:

"Брат! Я видел людей, их пчелиные заботы и гигантские замыслы, их божественные устремления и мышью суетню, их диковинно-странную погоню за счастьем! Один доверяет себя бегу коня, другой нюху осла, третий собственным ногам. Такова пестрая лотерея жизни! В погоне за выигрышем многие проставляют чистоту и спасение души своей, а вытаскивают одни лишь пустышки: выигрышных билетов, как оказалось, и не было вовсе. От этого зрелища, брат мой, глотку щекочет смех, а на глаза навертываются слезы!"

Нельзя не привести удивительный экземпляр "Бури и натиска", красноречиво характеризующего это литературное движение:

"Это мне-то сдавить свое тело шнуровкой, а волю зашнуровать законами? Закон заставляет ползти улиткой и того, кто мог бы взлететь орлом! Закон не создал ни одного великого человека, лишь свобода порождает гигантов и высокие порывы. Проникши в брюхо тирана, они потворствуют капризам его желудка и задыхаются от его ветров! О, если бы дух Германа восстал из пепла! Поставьте меня во главе войска таких молодцов, как я, и Германия станет республикой, пред которой и Рим и Спарта покажутся женскими монастырями. (Бросает шпагу на стол и встает.)"

Нельзя не проследить той же гуманистической черты которая роднит, например, Шиллера с Толстым. Оба автора, как и многие прочие, клеймили низкую мещанскую жизнь в которой главная прерогатива "моя хата с краю", "после меня хоть потоп". Данный отрывок замечательно заставляет нас вспомнить об Иудушке Головлеве, и о других житейских примерах:

"Неужели человек может быть так слеп? Он, сотнею Аргусовых глаз высматривающий малейшее пятно на своем ближнем, так слеп к самому себе? Из поднебесной выси грозным голосом проповедуют они смирение и кротость и богу любви, словно огнерукому Молоху, приносят человеческие жертвы. Они поучают любви к ближнему — и с проклятиями отгоняют восьмидесятилетнего слепца от своего порога; они поносят скупость,— и они же в погоне за золотыми слитками опустошили страну Перу и, словно тягловый скот, впрягли язычников в свои повозки. Они ломают себе голову, как могла природа произвести на свет Иуду Искариота, но — и это еще не худшие из них! — с радостью продали бы триединого бога за десять сребреников! О вы, фарисеи, лжетолкователи правды, обезьяны божества! Вы не страшитесь преклонять колена перед крестом и алтарями, вы бичуете и изнуряете постом свою плоть, надеясь этим жалким фиглярством затуманить глаза того, кого сами же — о, глупцы! — называете всеведущим и вездесущим."

Произведение "Коварство и любовь" заслуживает любопытства и в целом мастерски продолжает линию "Элоизы" Руссо. Есть интересные замечания Шиллера касательно женского пола:

"У нас, женщин, выбор один: властвовать
— или покоряться.
Но даже упоение самой неограниченной властью
— это только жалкое самоутешение, если мы лишены наивысшего счастья
— быть рабыней любимого человека."

"Лагерь Валленштейна", "Смерть Валленштейна" замечательно рисуют перед читателем широкую эпопею борьбы феодальных князей в Священной Римской империи глазами простого крестьянского люда и солдат в первой части, а также глазами высшего дворянства во второй. История о вероломстве которое нагнетается к концу второй части до такой степени что едва ли можно выдержать напряжение, хочется буквально вмешаться в действо и прекратить вероломный поступок. Мощная драма. "Мария Стюарт" о борьбе гордой честной женщины за престол. Происходит интересное раскрытие личности чопорной английской королевы и её узницы. У современного читателя не вызовет никакого сочувствия никто из героев. "Вильгельм Телль" знаменитое произведение всё равно что притча во языцех, которое между тем никто не читал. О борьбе гордых и свободных крестьян в горных кантонах Швейцарии супротив империи Габсбургов. Написано с такой романтической силой, что впору подойдёт для современника. Это чтение мало того что имеет необычайную художественную выразительность и поэтику языка, так ещё и крайне актуально во всякое время покуда будет эксплуатация человека человеком. В этом произведении очень широкая опора вдохновения у Шиллера на чаяния народных трудящихся масс. А так как положения народных трудящихся масс в период эксплуатации везде схож, то с такой могучей поэтикой гения растёт и популярность. Произведение было запрещено в милитаристской Германии задолго до второй мировой войны в силу ярко выраженной крамольности. О борьбе с тиранией и реакцией. Подвиг "Вильгельм Телля" правда, некоторые трактуют весьма превратно и думают что он заключается исключительно в акробатическом трюке исполненном им. Это наводнило мир "подражателями' всех стран и народов, которые весьма драматически заканчиваются.

Все стихотворения у Фридриха Шиллера сомнительны, но некоторые интересны. Особенного внимания заслуживает жизнеутверждающая в передовом смысле "Песнь о Колоколе" красивый отрывок из которого прилагаю:

"Уходит отрок, вдаль влеком;
Он бродит с посохом по свету
И вновь вступает в отчий дом,
И здесь, как неземное диво,
Вдруг видит юный пилигрим:
Ресницы опустив стыдливо,
Подруга детства перед ним.
И вот, с тоской неистребимой,
С надеждой в глубине души,
Он ловит каждый взгляд любимой
И тайно слезы льет в тиши;
Вздыхая, бродит вслед за нею,
Покинув шумный круг друзей;
В полях срывает он лилею
И молча преподносит ей.
О, грезы счастья, трепет тайный!
О, первой страсти светлый сон!
Душе открылся мир бескрайный,
И взор блаженством озарен!
О, если б, вечно расцветая,
Сияла нам пора златая!"

С кем можно сравнить Шиллера? Пожалуй ни с кем. Он самобытен. Любимый поэт всех наиболее передовых людей XIX века. Как писал Виссарион Белинский: «не из книг почерпнул Шиллер свою ненависть к униженному человеческому достоинству в современном ему обществе: он сам, еще дитятею и юношею, перестрадал болезнями общества и перенес на себе тяжкое влияние его устарелых форм...»

Достоевский же писал об Шиллере следующее: «в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил.»