4 «Вся та путаница, что делает человека человеком»

Авторы не поскупились на буквы и развели на страницах такую путаницу, что сломать мозг можно. Только вы начинаете думать, что уже докопались до истины и всё ясно как день, приходит дон Исидро Пароди и закапывает вашу «истину» обратно. В изложении маэсе Пароди всё становится просто и понятно, но его изложения разгадок не занимают даже 15% от объёма книги. Рассказы написаны сложно, мудрёно, витиевато, авторы «фасонят» и жестикулируют сверх всякой меры, называя это лаконизмом, достойным похвалы, хотя в их предложениях заблудиться можно, — поэтому истории бесконечно запутываются, бесконтрольно разрастаются, и вникать в них довольно трудно. Но всё равно интересно, ведь именно желание разобраться отличает человека от животного.
Когда я начинала читать «Шесть рассказов», я думала, что мне сложновато даётся Борхес. Книга была выбрана неслучайно, ведь мне почему-то показалось, что Борхес в соавторстве — это уменьшенная в два раза концентрация нормального Борхеса, а значит, может быть мне по силам. Как же я ошибалась!.. Оказалось, что Хорхе Луис Борхес в любой концентрации остаётся собой, а его соавтор — Адольфо Бьой Касарес — ещё и поливает масла в огонь.

Впрочем, несмотря на витиеватый стиль, книга эмоционально холодная, что мне страшно понравилось. К дону Исидро Пароди приходят со своими горестями и проблемами очень разные люди — журналисты, актёры, гувернантки, графини, писатели, поэты, доктора, — и в их монологах частенько раскрываются страсти реального мира. Но они даются как бы в пересказе, и мы не становимся реальными «свидетелями» событий, поэтому сохраняем чувство эмоциональной отстранённости. Словно авторы не хотели, чтобы мы хоть на минуту забыли, что маэсе Пароди сидит в холодной аргентинской камере, в полной изоляции от страстей большого мира. Герои шутят, саркастируют, заворачивают арестанта в словесные кружева, но он с презрением игнорирует этот шум и зрит в самую суть. Сердце не вздрагивает от боли или восторга, пока эти истории разворачиваются перед нашим взглядом. Какие бы страсти не творились там, за пределами камеры, благодаря дону Исидро мы всегда сохраняем разум трезвым и холодным: люди убивают людей ради денег — вот и вся правда.

Кажется, когда я читала эту книгу, только один раз меня скрутило от грусти и ещё один — от восхищённой ненависти. Всё остальное время я плавала в интеллектуальном море словесных выкрутасов, изящных метафор, трудноуловимых литературных отсылок, намёков, шуток, связующих нитей, которые опутывают всех значимых героев, делая богемный и культурный мир Буэнос-Айреса очень тесным. Это было по-своему интересно, хотя я уверена, что даже половину отсылок не уловила. Но я была заворожена художественным мастерством, с которым авторы создавали для каждого персонажа уникальную манеру речи, излюбленный массив любимых словечек и фраз, отличительный образ мыслей. Например, нищий прохиндей из апартаментов для кабальерос за 0,60 доллара в «Нуэво Импарсиаль» не мог сказать двух фраз, не противореча сам себе. Или, к примеру, китайский доктор Чжоу Тунг не мог разговаривать, не принижая себя (типично китайская манера утончённой беседы). Или, ещё например, поэт Англада обожал метафоры, но такие странные, если не сказать постыдно современные, что я даже выписала себе с полдюжины, чтобы издеваться над некоторыми знакомыми. Для таких художественных приёмов нужно не только хорошо владеть словом, но и прекрасно понимать людскую психологию, знать множество людей, подмечать тонкие особенности образа мыслей. Это было первым, что бросилось мне в глаза в этой книге, и первым, за что я её высоко оценила.
Но не стоит сбрасывать со счетов и редкие, а оттого драгоценные эмоциональные всплески. Мне было очень грустно узнать историю «Ночей господина Голядкина». Впервые я узнала о них в пересказе актёра Хервасио Монтенегро, персонажа образованного, старомодного и отчаянно самовлюблённого, — и это было похоже на цирк, карнавал, трагикомедию. Что ж, артистичная натура никогда не знает покоя, поэтому доверять его словам не стоило, но всё же я не могла не улыбаться, читая, как он бредит. Однако в конце, когда маэсе Пароди сорвал с преступления все покровы, история господина Голядкина, русского еврея, бывшего конюха, а ныне торговца бриллиантами, везущего драгоценность своей былой возлюбленной, у которой он её и украл во времена революционной смуты в России, — эта история оказалась очень грустной. И выбор, который сделал Голядкин, ранил моё сердце. Если бы этот сюжет был рассказан в иной манере, он даже мог бы вышибить из меня слезу, но чего нет, того нет.
А вот история «Предусмотрительного Санджакомо» заставила меня жгуче ненавидеть Командора Санджакомо, когда я узнала правду. Это насколько же надо ненавидеть кого-то, чтобы придумать столь изощрённый план мести? Сразу оговорюсь, чтобы не выглядело, будто я противоречу сама себе: в этой истории никто не был убит из-за чувства мести, там было всё то же рационально расчётливое убийство, так сказать, ничего личного. Но, несмотря на всю ненависть, я не могла не восхищаться предусмотрительностью Командора, жестокой гениальностью его задумки. Это чувство было преобладающим, хотя отчасти мне было жаль безвинно пострадавших в процессе людей. Если бы авторы хотели, они могли бы сделать на их страданиях бòльший акцент, но чего нет, того нет.
Пожалуй, ещё один рассказ, который стоит отметить, — это «Долгий поиск Тай Аня», который начинает дурачить читателя ещё с заглавия. Пожалуй, ни один рассказ не произвёл на меня впечатления столь глубокого коварства. История начинается с того, что доктор Чжоу Тунг рассказывает дону Пароди про своего друга, Тай Аня, китайского мага, который приплыл в Аргентину из далёкой Поднебесной, чтобы разыскать некий украденный артефакт. Он искал его на протяжении почти 20 лет, применяя всё своё магическое искусство, но, в конце концов, оказался убит. Доктор Чжоу Тунг был опечален и хотел знать правду. В этой истории интересно то, как дон Пароди перевернул всё с ног на голову, обнажив коварство человеческого разума. А ещё интересно то, что про сам артефакт практически ничего неизвестно: его ценность ограничивается словами «если кому-то из смертных удастся украсить талисман, вынести из храма и продержать у себя двадцать лет, он станет тайным правителем мира». Яшма размером с грецкий орех, не отбрасывающий тени, по сути является макгаффином, которым все хотят обладать, но который обладает загадочной природой и пока совершенно бесполезен. Довольно иронично, если учесть, что артефакт словно был создан для того, чтобы его украли. Авторы используют довольно коварный способ создания нарратива. Впрочем, сыщика-арестанта такими пустяками не отвлечь, он всегда зрит в корень проблемы.

Сам дон Пароди — персонаж неординарный. О нём мало информации, только вводная, как он попал в тюрьму, но почти ничего о его личности, характере, желаниях, предпочтениях… Можно предположить, что он гениален — или, скорее, настолько отточил свой разум в четырёх стенах, что для него больше не существует загадок, которые было бы невозможно разгадать. Можно подумать, что постоянные визитёры помогают ему развеять скуку тюремного заключения, но нередко Пароди выказывает раздражение, когда очередной компадрито приходит ныть. Можно решить, что он ищет справедливости, раз уж на его долю её не досталось (его осудили за убийство, которого он не совершал), — но Пароди мог и отпустить преступника, потому что придерживался неординарных взглядов:

— Нынешние люди только и умеют, что ныть да просить, чтобы правительство решило все их проблемы. Нет денег — правительство должно дать им работу; здоровье подкачало — правительство должно лечить их в больнице; кто-то совершил убийство — и, вместо того чтобы поразмыслить, как искупить вину, ждёт, пока правительство его покарает. Вы можете возразить, что не мне так рассуждать, ведь и меня самого содержит государство… Но я стою на своём, сеньор: человеку подобает быть самоуправным, то бишь своей волей и прихотью жить.

Это был единственный раз, когда он высказался столь прямо и неоднозначно, и эти его взгляды — первая причина, почему я считаю его столь неординарным. Но есть кое-что более грандиозное. В первом рассказе упоминается, что в 1919 году Пароди был осуждён на двадцать один год тюрьмы. Но вообще-то основное время действия рассказов — это 1941–42 годы (как минимум в «Предусмотрительном Санджакомо» год назван прямо), когда дон Пароди по идее должен был уже выйти на свободу... wtf?! Если это не ошибка (а я не думаю, что это ошибка, слишком уж точные цифры даны), то не существует ни камеры 273, ни тюремной изоляции, ни ограниченного образа жизни — всё это фейк! И тогда либо самого Пароди не «существовало» даже в рамках выдуманного мира, либо он отказался возвращаться в большой мир. Я склоняюсь ко второму, ведь было так много персонажей, что завидовали его уединению. Я думала, они идиоты или издеваются, но оказывается, это был тонкий намёк.
Дальше градус иронии только повышается. С точки зрения высказанных взглядов (что «человеку подобает быть самоуправным») поступки маэсе Пароди логичны: он подвергал испытаниям суеверного журналиста, целый год умалчивал правду о преступлении, выслушивал многословное бахвальство убийцы и т.д. Но как же он сам? Почему он сам не жил «своей волей и прихотью»? Ситуация ироничная, но я пока не могу её расшифровать.
Вообще дон Исидро Пароди бòльшую часть времени оставался за кадром разыгравшихся сцен, он был тем, к кому обращён монолог того или иного персонажа, — пассивным слушателем с разумом, не знающим покоя, как и положено хорошему сыщику. Поэтому и композиция книги (когда герои приходят в тюрьму и рассказывают истории), и общая рациональная атмосфера (атмосфера холодного разума) задуманы так, чтобы мы оказались на месте маэсе Пароди, почувствовали себя им, проникли в историю так, как это делал он, но чтобы пользовались при этом для разгадки преступления не его интеллектом, а собственным. И это вторая реальная причина, почему я считаю этого персонажа неординарным (ирония заключения после окончания срока скорее относится к характеристикам мира, чем отдельной личности, поэтому не может быть причиной). Чисто аргентинский герой, который действует на аргентинской почве в чисто аргентинских обстоятельствах, как было сказано во вступительном слове, написанном Хервасио Монтенегро. Только обстоятельства эти какие-то странные, мда.

Вы, кстати, заметили, что это не первое упоминание сей персоны? Когда я осознала, что персонаж книги написал для неё вступительное слово и более того, посмел жаловаться, что его заслугам отведено в книге слишком мало места, я не могла перестать смеяться. Браво утончённому эгоизму (если перефразировать самого Монтенегро)! Очередная авторская игра с читателем. Или, вот ещё пример: автором книги назван Онорио Бустос Домек — ещё один вымышленный персонаж, альтер-эго двух авторов, насколько я понимаю ситуацию. Я пока не решилась играть с ними в эту игру, я недостаточно подкована для игрищ на таком уровне, однако позднее обязательно почитаю «Хроники Бустоса Домека» (1967), и тогда, может быть, уже смогу говорить о Домеке как о «реальном авторе». Для первого чтения мне достаточно осознания того, сколько ещё узелков не распутано, сколько ещё отсылок не споймано, сколько подтекстов и намёков упущено. Но это книга, к которой я обязательно вернусь, поэтому всё в порядке.