3.5 симпатяга Скрудж

Поддавшись зимнему настроению и традиции чтения святочных рассказов, которая пропагандируется нынче из каждого утюга, я решила залатать очередной пробел в образовании, и ознакомиться таки с Диккенсовской «Рождественской песнью в прозе». Несмотря на то, что это произведение имеется в прекрасной озвучке Клюквина, когда оно, наконец, закончилось, у меня было ощущение, что меня выпустили из мрачного подвала на свет. Кто, кто эти люди, которые пишут в отзывах, что перечитывают эту песнь каждый год? Но попробуем обойтись без сильных эмоций.

Начало совершенно прекрасно.

«

Итак, старик Марли был мертв, как гвоздь в притолоке.

Учтите: я вовсе не утверждаю, будто на собственном опыте убедился, что гвоздь, вбитый в притолоку, как-то особенно мертв, более мертв, чем все другие гвозди. Нет, я лично скорее отдал бы предпочтение гвоздю, вбитому в крышку гроба, как наиболее мертвому предмету изо всех скобяных изделий. Но в этой поговорке сказалась мудрость наших предков, и если бы мой нечестивый язык посмел переиначить ее, вы были бы вправе сказать, что страна наша катится в пропасть

.»

Чем хорош Диккенс, так это отличным языком, вниманием к деталям и умением погрузить читателя в созданную им атмосферу с головой. Вообще, когда он увлекается, и его текст мчится по лондонским булыжникам, весело подпрыгивая, насыщенный веселой предрожественской суетой, ароматом запеченой индейки, и внезапным общим дружелюбием, он очень хорош.

Ироничные диалоги, аппетитнейшие описания:

«Небо было хмуро, и улицы тонули в пепельно-грязной мгле, похожей не то на изморозь, не то на пар и оседавшей на землю темной, как сажа, росой, словно все печные трубы Англии сговорились друг с другом — и ну дымить, кто во что горазд! Словом, ни сам город, ни климат не располагали особенно к веселью, и тем не менее на улицах было весело, — так весело, как не бывает, пожалуй, даже в самый погожий летний день, когда солнце светит так ярко и воздух так свеж и чист.

А причина этого таилась в том, что люди, сгребавшие снег с крыш, полны были бодрости и веселья. Они задорно перекликались друг с другом, а порой и запускали в соседа снежком — куда менее опасным снарядом, чем те, что слетают подчас с языка, — и весело хохотали, если снаряд попадал в цель, и еще веселее — если он летел мимо. В курятных лавках двери были еще наполовину открыты *, а прилавки фруктовых лавок переливались всеми цветами радуги. Здесь стояли огромные круглые корзины с каштанами, похожие на облаченные в жилеты животы веселых старых джентльменов. Они стояли, привалясь к притолоке, а порой и совсем выкатывались за порог, словно боялись задохнуться от полнокровия и пресыщения. Здесь были и румяные, смуглолицые толстопузые испанские луковицы, гладкие и блестящие, словно лоснящиеся от жира щеки испанских монахов. Лукаво и нахально они подмигивали с полок пробегавшим мимо девушкам, которые с напускной застенчивостью поглядывали украдкой на подвешенную к потолку веточку омелы *. Здесь были яблоки и груши, уложенные в высоченные красочные пирамиды. Здесь были гроздья винограда, развешенные тароватым хозяином лавки на самых видных местах, дабы прохожие могли, любуясь ими, совершенно бесплатно глотать слюнки. Здесь были груды орехов — коричневых, чуть подернутых пушком, — чей свежий аромат воскрешал в памяти былые прогулки по лесу, когда так приятно брести, утопая по щиколотку в опавшей листве, и слышать, как она шелестит под ногой. Здесь были печеные яблоки, пухлые, глянцевито-коричневые, выгодно оттенявшие яркую желтизну лимонов и апельсинов и всем своим аппетитным видом настойчиво и пылко убеждавшие вас отнести их домой в бумажном пакете и съесть на десерт. Даже золотые и серебряные рыбки, плававшие в большой чаше, поставленной в центре всего этого великолепия, — даже эти хладнокровные натуры понимали, казалось, что происходит нечто необычное, и, беззвучно разевая рты, все, как одна, в каком-то бесстрастном экстазе описывали круг за кругом внутри своего маленького замкнутого мирка.

А бакалейщики! О, у бакалейщиков всего одна или две ставни, быть может, были сняты с окон, но чего-чего только не увидишь, заглянув туда! * И мало того, что чашки весов так весело позванивали, ударяясь о прилавок, а бечевка так стремительно разматывалась с катушки, а жестяные коробки так проворно прыгали с полки на прилавок, словно это были мячики в руках самого опытного жонглера, а смешанный аромат кофе и чая так приятно щекотал ноздри, а изюму было столько и таких редкостных сортов, а миндаль был так ослепительно бел, а палочки корицы — такие прямые и длинненькие, и все остальные пряности так восхитительно пахли, а цукаты так соблазнительно просвечивали сквозь покрывавшую их сахарную глазурь, что даже у самых равнодушных покупателей начинало сосать под ложечкой! И мало того, что инжир был так мясист и сочен, а вяленые сливы так стыдливо рдели и улыбались так кисло-сладко из своих пышно разукрашенных коробок и все, решительно все выглядело так вкусно и так нарядно в своем рождественском уборе... Самое главное заключалось все же в том, что, невзирая на страшную спешку и нетерпение, которым все были охвачены, невзирая на то, что покупатели то и дело натыкались друг на друга в дверях — их плетеные корзинки только трещали, — и забывали покупки на прилавке, и опрометью бросались за ними обратно, и совершали еще сотню подобных промахов, — невзирая на это, все в предвкушении радостного дня находились в самом праздничном, самом отличном расположении духа»

.

Но как только автор сворачивает за угол и берет под руку мораль — все, тушите свет:

Спойлер (раскрытие сюжета) (кликните по нему, чтобы увидеть)
"

- Я буду чтить рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год. Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне. Я не забуду их памятных уроков, не затворю своего сердца для них

».

Самое любопытное, что я почерпнула из этой книги — это тот факт, что небогатые горожане сдавали своих гусей и индеек запекать в пекарню. То есть не дома разводили ради этого огонь, а несли сырую тушку в ближайшую подходящую лавку и получали назад с зажаристой корочкой. Про подогрев тарелок Диккенс тоже упоминает. Это факт известный, разве что мне только теперь пришло в голову, что греть тарелки имело смысл там, где без этой процедуры они оставались настолько холодными, что еда моментально остывала. Впрочем, это все мелочи. Вернемся к сути.

Принято считать, что Скрудж — скряга, зануда, холодный, мрачный и во всех смыслах отталкивающий тип. Возможно, это возрастная циничность, но мне он показался вполне симпатичным.

Во-первых, он не трус. Он не боится говорить в глаза нелицеприятную правду вместо того, чтобы отделаться парой фунтов:

«Я не балую себя на праздниках и не имею средств баловать бездельников. Я поддерживаю упомянутые учреждения, и это обходится мне недешево».

И призраков, кстати, не боится тоже. На его месте любой другой уже отдал бы концы.

Во-вторых, у него определенно есть чувство юмора и здравый смысл:

"

- Почему же ты не хочешь верить своим глазам и ушам?

— Потому что любой пустяк воздействует на них, — сказал Скрудж. — Чуть что неладно с пищеварением, и им уже нельзя доверять. Может быть, вы вовсе не вы, а непереваренный кусок говядины, или лишняя капля горчицы, или ломтик сыра, или непрожаренная картофелина. Может быть, вы явились не из царства духов, а из духовки, почем я знаю!

Скрудж был не очень-то большой остряк по природе, а сейчас ему и подавно было не до шуток, однако он пытался острить, чтобы хоть немного развеять страх и направить свои мысли на другое, так как, сказать по правде, от голоса призрака у него кровь стыла в жилах»

.

В-третьих, его богатство не свалилось на него с небес. Он его заработал, и с учетом ностальгической части о его прошлом, вряд ли трудился ради этого меньше, чем те бедняки, которых ему предлагают спонсировать.

В-четвертых, в отличие от собственного почившего компаньона и трех являющихся к нему духов, он не лезет к другим с поучениями, а спокойно живет своей жизнью. Иными словами, это вполне нормальный добропорядочный человек, который волей судьбы оказался в этой жизни одинок. С кем не бывает?

Явления духов рождества недурны по психологическому замыслу — они уверенно давят на больные точки Скруджа: бедное детство; юность, в которой он не покладал, рук и в итоге его бросила девушка, которой не хватило внимания; веселая реальность праздника — до которой рукой подать, а он не решается; и старость — где нет никого с ним рядом). Сейчас такой подход назвали бы грубым манипуляторством. Но в 19 веке вполне сходило за мораль. Но как же скучны эти нравоучительные страницы! Как хочется перелистнуть их, наконец, чтобы перестать чувствовать себя на уроке в воскресной школе!

Пожалуй, есть во всем этом единственное исключение — путешествие с духом нынешних святок. Тот просто говорит: «Скрудж, дружище, попробуй, позволь себе праздник, позволь радость общения, рискни, не стесняйся, вдруг понравится?» И разумный Скрудж именно этому предложению для начала и внял, между прочим.

Итак, самостоятельный, толковый, с неплохим чувством юмора, не трус, любитель интеллектуальных игр, разве что немного стеснительный и зажатый. И этого человека приводят нам в пример, как отрицательного героя?

Перечитала написанное и добавила еще одну звездочку в рецензию. Все-таки, за язык Диккенсу можно простить даже его унылое морализаторство.

Впрочем, как бы там не было, а с последней фразой автора нельзя не согласиться:

«Да осенит нас всех господь бог своею милостью"!