4 Заочность Алексея Парщикова: время и оптический взгляд

«Парщиков – один из создателей метаметафоры, метафоры, где каждая вещь – вселенная...» К.А. Кедров

Поэтическое пространство Алексея Парщикова создает в прочтении многогранную картину мира, увеличенного до предела. Это крупный кадр, медленное изображение, но вместе с тем и детальная образная выразительность. Здесь нет приторности и перегиба в характеризующих началах образа, поскольку центр предполагает и замкнутость, и, наоборот, расширение вне рамок собственных. Это все в поэзии Алексея Парщикова ощутимо. Все крутится, пытаясь закрепиться в каком-то более понятном переложении земного языка: необъяснимо и понятно, близко и незнакомо одинаково верно.

Начиная разговор об Алексее Парщикове и его поэтической оптике, стоит сказать о том, что его творчество считается основополагающим в направлении метаметафоризма. Эта выразительная череда образов покажется нам на первый взгляд безобидной, однако это совсем не то определение. Алексей Парщиков по своей природе изображает новую реальность, но только более четкую, оптическую. Есть в его поэзии удивительное свойство – «представлять вещь как настоящую, данную здесь и сейчас, во множестве углов, положений, проекций, но строго и зримо, без символической размытости и абстрактности» [6]. В определенном роде кинематографичным стихотворением становится «Парк»:

Растенья, кроной испаряясь,
плывут, до солнышку сверяясь,
забрасывая невод тени,
выуживая части тела.

Мы, как античность из раскопок,
в развилках трещин, босиком.
В твоих губах, как нолик в скобках,
зевков дремучий чернозем.

Здесь неизменно много лет
прибой гофрированный лязгал,
вода затянута до глянца
шнуровкой весельных галер.

Гитара. Сумерки. Суббота.
Как две косы, по тактам мечется
одна шестнадцатая нота,
сбегая школьницей по лестнице.

И анфиладами аллей
слетается сюда тревога,
когда мы видим полубога
с дворовой армией своей.

На первый взгляд, при чтении возникает мысль, будто здесь повествование идет прямолинейно, однако благодаря обрамлению из образов и созвучных начал мы чувствуем намного больше через непрямой диалог с пространством. Само стихотворение напоминает живопись, рисунок от руки в застывшем моменте. К. А. Кедров называет это «трехмерной перспективой» [2], которая была открыта в свое время именно художниками. И вот здесь нужно обратить внимание на то, что Алексей Парщиков чередует состояния, то фиксируя камеру на щелчке, то запуская невыразимый оборот пленки. Это живописное и детальное описание фиксирует читателя со всех сторон, погружая в равномерное, объемное пространство. По словам Михаила Эпштейна, «его темой была именно природность (животность, первозданность) культуры и культурность (техничность, инженерность) природы. Так он понимал причудливость мира и его чудотворность». Посмотрим по тексту:

Растенья, кроной испаряясь,
плывут, до солнышку сверяясь. [5]

Первые строки стихотворения задают интонацию плавную, спокойную, чем-то даже отголоском напоминающую нам «Я куда-то улетаю / Словно дерево с листа» Геннадия Шпаликова. Это воздух, непрерывные взгляды вверх. Но обратим внимание, что Алексей Парщиков пишет не «деревья», а «растенья». Этот неслучайный подбор слов может намекать читателю на упрощение, уменьшение – как раз на то макро, которое мы разберем ниже. А пока они, растенья, плывут, испаряясь, словно бы и растворяясь в сознании дня, в застывшем моменте этой самой секунды. Здесь же, в этом стихотворении, находим в первой строфе и знакомый эффект движения, который читаем у А. А. Блока в поэме «Двенадцать» и Е. А. Боратынского в стихотворении «Осень». Кроны – наш взгляд обращен наверх. Далее читаем про тени («забрасывая невод тени» [5]) – взгляд опускается к земле. И вдруг он же «выуживает части тела» [5] – повороты головы вправо, влево – проще говоря, взгляд по сторонам. Образ креста – удивительное совпадение или же правда один из ходов этого оптического метафорического замедления?

Столкновение прожилок кроны, лучей и людей, – сейчас все наполнено живительной сладостью движения воздуха и пространства. Но вот контраст: «Мы, как античность из раскопок» [5]. Упоминание об античности не только отбрасывает нас в другое время, но и выступает на ярком контрасте момента, который застыл в первой строфе в переносном смысле, а во второй – в прямом. Нельзя не упомянуть про оборот «как». Он встречается в этом тексте три раза («как античность», «как нолик», «как две косы»), но на самом деле, раскрывая вопрос о метафоре, мы видим, что это ненастоящие сравнения. В тексте Алексея Парщикова они не работают знакомым нам образом, потому как его сравнения раскрываются через другие способы – посредством образа и конкретизации. Потому именно то, что передается через оборот «как» в стихотворении, становится как бы настоящим, выпадает на сторону реальности. Рассмотрим подробнее:

Мы, как античность из раскопок,
в развилках трещин, босиком. [5]

Трещины – еще одно упоминание о времени и застывшем моменте. Использование ассонанса в строках выше с упоминанием «А» (выделено мной. – А. К.) созвучно перекликается на контрасте с противоположным началом в следующих строках:

В твоих губах, как нолик в скобках,
зевков дремучий чернозем. [5]

Здесь перед нами будто зеркальное отражение первых двух строк второй строфы, где ассонанс «О» растянут больше, чем на одну строку. И вот вновь кинематографичность застывшего кадра – растяжение звука, голоса. Это уже движение губ, неспешное оживление момента. Оживление мы чувствуем благодаря словам с более выраженной интонацией. Например, зевки – это следствие движения, обратного застывшему моменту-статуе. И в этом зевке тоже звучит объем, воздух, растяжение.

Вот здесь нам становится понятен момент с сочетанием обыкновения и возвышенных слов, будто из другого времени – античность, гофрированный прибой, глянец, «весельных галер» и «анфиладами аллей». Мир возвышенный, обронивший свои трофеи в мир более простой с приставкой «полу» – вот такое раскрытие изображения парка читаем далее. Юрий Арабов упоминает, что «Парщиков описывал мир, которого нет, на языке, которого нет, поэтому все приходилось строить почти с нуля» [1]. И все-таки это попытка усовершенствовать собственное сознание и подобрать подходящие линзы для наблюдения за миром реальности и его искажениями. Это же и попытка собрать воду в «хвостик», как на детской макушке, без петухов («вода затянута до глянца» [5]). И тут же автор подтверждает эту мысль, переходя на материальность – шнуровкой. Шнурки – тоже некий образ идеала, приближенный к античности, глянцу и анфиладам. Это своего рода завершенность, когда все на своих местах, все по полочкам. Но если мы вспомним про изобразительный момент в тексте, то здесь же увидим, что автор в своем рисунке доводит взгляд до воды – лодок, весел, движения полотна. Вот так незамысловато, будто изгибами, колышется вода, соприкасается материальная часть мира (весло) с духовной, то есть природной частью – прудом. Мы вновь попадаем в движение, разрушающее застывший кадр.

В следующей строфе автор прибегает к синтаксической конструкции. Парцелляция вновь соединяет повествование, как бы собирая пазлы взглядом, вырывая из паркового пространства самые важные детали места:

Гитара. Сумерки. Суббота. [5]

Это увеличительное стекло, призма микроскопа, особенно выразительна в творчестве Алексея Парщикова. Юрий Арабов объясняет этот феномен следующим образом: «Парщиков работал с так называемой «обратной перспективой», свойственной иконописи, где близкие к зрителю объекты уменьшены, а предметы второго плана приобретают гигантские размеры» [1]. Получается некая антитеза сторон. Искусно и невнятно, сложно и выразительно рассказать о простом, понятном, знакомом – на такое способен только настоящий художник слова. Иначе объяснить нельзя еще один удивительный момент в тексте:

...по тактам мечется
одна шестнадцатая нота,
сбегая школьницей по лестнице. [5]

Эти строки напоминают отголоском о чем-то знакомом и близком. И кажется, может быть как-то иначе? Нота – школьница! Метафора вновь оказалась у Алексея Парщикова вшита в канву повествования. В ней выглядывает реальность через звук, изображение той самой мелодии от гитары в сумерках субботы, но вместе с тем это образ и легкой юности, свободы, дыхания. Здесь динамика текста предстает на пике. Строфы подобны ступеням у Алексея Парщикова, где как раз через звук воспроизводится обратный эффект и нет, не падения – это именно «зависнуть» над временем, воспоминанием в практически живом кадре застывшего прошлого и настоящего, потому что и времени как такового здесь не существует.

В последней завершающей строфе Алексей Парщиков утверждает позицию наблюдателя. Лирический герой замечает проекцию пространства и отчасти даже свое отношение к нему (об этом он скажет в третьей строке. – А.К.). Потому его поэзия, по мнению А. Левкина, становится в некотором смысле «проходом к расширенному и дополненному представлению о собственном устройстве» [4]. А пока аллеи складываются причудливыми анфиладами, «слетается сюда тревога» [5]. Что же это за тревога и откуда она взялась в столь расслабленном интонационном повествовании? Весь текст звучит в достаточно спокойных тонах, местами растянутых, искусственно замедленных, что так присуще направлению метаметафоризма. Тревога – это грань между вот этим замедленным кадром и реальным движением. Тревога – это динамика, волнения, части тела, мелькающие перед глазами и все то, что противопоставлено замедлению. Потому что тревога – это «когда мы видим полубога / с дворовой армией своей» [5]. А полубог, в понимании Алексея Парщикова, есть присутствие человека, есть по своей сути подобие Бога. Поэт создает в завершающих строках удивительную и весьма мистическую интонацию, поскольку, наблюдая парк, он в какой-то момент выворачивает поле зрения и окунает читателя в себя, уже в свое пространство, в свои внутренние аллеи мира. Это «выворачивание появляется в момент взрыва от небытия, нуля» [3].

Стоит обратить внимание, что в этом тексте крайне мало эпитетов. Автор убирает чрезмерную окраску, которая подается чаще всего прямым образом. Так он оставляет только два слова – «дремучий чернозем» и «гофрированный прибой». Но и тут не все так просто. В первом случае эпитет передает нам осязание времени: старый, многолетний, а, может, даже в понимании нетронутый. Во втором случае – попытка усилить идеал отточенности, оптического взгляда.

Что касается рифмовки – здесь она непостоянная. Пять строф соответственно: парная рифма, перекрестная, кольцевая, перекрестная, кольцевая. Во-первых, у Алексея Парщикова не так редко можно встретить стихотворения с измененным ритмом в середине текста (как, например, в «В. Ч.»), поэтому и такая подвижность рифмы в его случае не изменяет тенденции повествования. Наоборот даже оно как будто идет в ногу с концепцией растворения, погружения, а четкость оптики выступает на контрасте подвижности собственной рифмовки.

Так что же все-таки происходит в тексте? На первый взгляд это техничное изображение замкнутого пространства, где что-то подвижно, ориентируется в бытие и наблюдает за этим изменением обыкновения. Но стоит рассмотреть текст с точки зрения концепции метаметафоризма, как перед нами начинает вырисовываться картина более точная, будто под микроскопом. Это касается не только самого образного наполнения, но и категории написания произведения: подбора слов и созвучий. Мы вроде бы наблюдаем за миром привычными глазами, однако видим его уже под углом насекомого, лупы или какого-то иного предмета, если это касается сравнения. Это и есть «метаметафорическое зрение» [2]. Именно в таком соотношении продиктовано созвучие мира и скорости света. Это отмечает и К.А. Кедров. Вспомним поэму «Новогодние строчки» Алексея Парщикова: «Мир делится на человека, а умножается на все остальное» [2]. Этот же «ключ» наблюдаем и в стихотворении «Парк». В привычном наблюдении живописная система текста застывает, потому что оказывается в ретардации, увеличении деталей, кадров. Текст под микроскопом – таким образом он вносит в русскую литературу «протяженность образов-метаморфоз» [6]. При этом конкретные детали не обособлены, а сплетены между собой. Именно поэтому мы не воспринимаем в тексте лирического героя отдельно от его реальности. Есть даже ощущение, что он с ней объединен, особенно на это наталкивает многократное упоминание местоимения «мы» в тексте. Мы – это я и автор? А, может, я и лирический герой, что, соответственно, равно тексту?

Предметное растяжение описательного механизма, будто перерождение в изображении картины мира. Здесь есть еще одна подсказка. «Нолик в скобках» – это не просто метафорическое окно в поэзии Алексея Парщикова, но и значение, характеризующее начало. Ноль – это не просто изгибы губ, но и первый крик, первая ложка каши, первое живое слово. Ноль – это отсутствие пространства, потому как оно на самом деле не имеет границ. Скобки – это материальность, физическая единица губ. И что удивительно, Алексей Парщиков не сравнивает реальное с загадочным, он будто бы даже не разделяет эти понятия. Поэт изображает мир единичным, однородным и самое главное – объемным, где микро и макро тоже находят друг друга в одном сегменте. Он есть «посредник между пространствами, элементами пространств, их смысловыми единицами» [4]. Так отмечает и К.А. Кедров, говоря о характерной черте в творчестве Алексея Парщикова – «монолитность мира» [2].

Но в поэтической заочности Алексея Парщикова, помимо единства, есть и параллели. Сразу вспоминаются строки из еще одного стихотворения поэта: «А на ноже срастались параллели. / И в судный день они зазеленели» [5] (из «В. Ч.». – А.К.). Так вот и здесь эти параллели, похожие, близкие, но одновременно с этим и противоречивые, образуют интересный концепт замысла и подтекста в творчестве Алексея Парщикова. В стихотворении «Парк» таких параллелей немало. Здесь они работают на контрасте, начиная от синтаксических оборотов и заканчивая образами, метафорами. Так, например, в тексте отчетливо прослеживается параллель единства лучей и теней. Если это касается предметности, то тут движение и застывший момент – в частности подвижность и статуя. Синтаксически выделяется момент сочетания звуковых созвучий «А» и «О». И, конечно же, в этом тексте прослеживается философия начала и вытекающих из него продолжений – то есть сочетание рождения, жизни и продолжительного конца. Неслучайно и Михаил Эпштейн называет Алексея Парщикова «поэтом пространства: через все книги он развертывал свои изначальные интуиции и архетипы» [6]. И вот вакуум знакомого парка жизни, воспоминаний, моментов и людей. Мы снова в парке, обращенном автором на самого себя.

Список литературы

1. Арабов Ю. Алексей Парщиков как литературный проект // Комментарии. – № 28. – 2009. – [Электронный ресурс].

2. Кедров К. А. Метаметафора Алексея Парщикова // Литературная учеба. –№ 1. – 1984. – [Электронный ресурс].

3. Кедров К. А. Метаметафора. – Москва: Издательство «ДООС», издание Елены Пахомовой. – 1999. – [Электронный ресурс].

4. Левкин А. Линия Парщикова // Комментарии. – № 28. – 2009. – [Электронный ресурс].

5. Парщиков А. М. Днепровский август. – [Электронный ресурс].

6. Эпштейн М. Космизм и приватность. Памяти Алексея // Комментарии. – № 28. – 2009. – [Электронный ресурс].

Pechorin.net | портал литературных возможностей