5

И не было маршрута круче, чем восемнадцать лет, прожитые под ярлыком “враг народа”.

Крутой маршрут и для меня оказался крутым, потому что увел в сторону от главной спасающей идеи и слабости “читать, чтобы забыться”.

Книга с самого начала окунает в не самые приятные вещи - жизнь в коробке цензуры, арест “потому что вы рядом с тем стояли, кто курил рядом с тем, кто делал краску, которую кто-то использовал на плакате”. Окунает и не отпускает - а там боль, возвращение в мрачную реальность, тюрьма, душная одиночка на двоих, потом переполненные вагоны, Колыма, больницы, детские сады, вольноотпущенные и второй круг кажущегося бесконечным ада.

И, господи, как же это страшно. Как много людей, упоминаемых в тексте одной-двумя строками. Иные - с коротким финалом, что ждал в близком или далеком будущем. Кто-то остался и без финала, как в жизни, ушел человек из текста и кто знает, что с ним стало. И люди все разные, каждый со своей судьбой, историей, кому-то сочувствуешь, кого-то понимаешь, кого-то пытаешься оправдать, как и Евгения пытается, а кому-то хочется мстить за все совершенное. И все - мимолетные, задерживающиеся рядом - яркие, самобытные, узнаваемые двумя-тремя деталями. Смертные, ошибаются, пропадают без вести, влачат без причин жалкое существование внутри системы, чьи жернова все мелят и мелят.

Не таких книг сейчас хочется. И одновременно, к таким только тянет. Как к доказательству - люди остаются людьми, не все, не всегда, но остаются, каждый в той мере, в которой может. Не каждому положен счастливый финал, но финал закономерен и ты можешь выбрать верность себе или жажду жизни. Выбор есть, хотя и призрачен и толковаться результаты могут двояко.

Героиня мне близка, переживания, решения, даже объяснения поступков - не всегда она героиня, но человек, сохраняет себя все восемнадцать лет, меняется, становится той, которая ей, возможно, неприятна, но которая оставила внутри собственные основы - стихи, к примеру, чужие и свои, желание учить, желание писать. Не все утратила там, где смерть кажется наградой и отпущением грехов. Это подкупает, это чувствуется правильным, хотя и не единственно верным.

Сомнения, которых немало в тексте, человечны, слабости объяснимы. Близки и далеки, не возведены в абсолют, пугают и радуют, заставляют сопротивляться и соглашаться, показывают, какой живой была писательница, как много себя она вложила в текст-исповедь и текст-летопись, приоткрывающую немного субъективной правды о тяжелом времени нашей страны.