4.5 Беги, кресло, беги!

Наверное, снова признаюсь в любви к Леонову. Хотя читать этот роман было тяжело - уж такой заковыристый язык. Вот, что надо читать будущим попаданкам в прошлое. И тут даже не Средневековье и не Европа. 20-й век, Москва и окрестности, а понять все эти зеленя сложно, просто чтение со словарём и томиком Есенина. Кстати, Есенина дико не люблю за его крестьянский язык, а вот Леонов гармоничен, певуч. Надо только войти в ритм этой жизни, горя и традиций, запахов Зарядья и деревни, стука сердца и колёс революционного поезда.

Мне нравится, что у Леонова нет оценки происходящего. Чтение его книг это диалог. Ты можешь встать на сторону Барсуков или язвить старый мир комиссарским прищуром, но это только твой выбор, Леонов не подталкивает, все подлости и радости - в сознании читателя. Леонов рассказывает историю двух братьев и вроде бы младшему уделяет больше внимания, но образ старшего от этого не менее глубок.

Пашке с детства жить было больно и мучительно. Пашка многое невидное другому видел, и потому детство казалось ему глупой нарочной обидой. Когда случилась коровья беда и односельчане били Пашку, половинку человека, Пашка молчал, не унижаясь до крика или жалобы, – только прикрывал руками темя. Темя было самым больным местом у Пашки, там он копил свою обиду. Он и на мир глядел не просто – птичка летит, а облако плывет, а береза цветет – а так, как отражены были все эти благости в темном озере его невыплаканных, непоказанных миру слез. Пашка на мир глядел исподлобья, и мир молчаньем отвечал ему.

Мне кажется, после этого отрывка как раз происходит разделение на тех, кто "за Пашку" и тех, кто не понимает обиженный взгляд на мир. Я не понимаю. Вот эти обиженные вырастают в комиссаров, мир отвечает им молчанием и они его коверкают. Зато с его братом, Семеном, говорит лес. В "Барсуках" еще нет языческого образа леса из "Русского леса", но сила его чувствуется. Некоторое время он защищает своих взбунтовавшихся барсуков.

Люди по-барсучьему устроили свою жизнь. Те же земляные норы, только просторнее, отделаны не барсучьей неразумной лапой, а заступом и топором. Окруженное с двух сторон топями, было это место самым безопасным в том краю.

Это грустная книга. Вопящая, голодная, свистящая царской нагайкой и советской пулей, надрывающаяся в бессмысленной войне, от которой остаются вдовы, калеки, несправедливость, отсутствие будущего. Причем война затрагивается фоном, мужчины уходят, редко возвращаются - изменённые и измученные. И у них уже нет сил на то, чтобы что-то исправить дома. Все устали - восставшие крестьяне, нагловатые революционеры. Хочется любить, есть, молиться, а приходится прятаться, воровать и убивать. Тупость и злость любого восстания, любой войны, любой революции показаны здесь.

Леонов с любовью рассказывает о простом народе. Семён, например, читать любил. Такой хороший нюанс. Ведь привычно думать, что понаехавшая деревенщина - сплошь дурачьё. Город-то наступает, но ведь изначально все из деревни вышли. В этом тоже огромная трагедия конфликта между городом и селом. Между листьями и корнями. Ну подерётесь... никто ж не выиграет, всё растение засохнет.

"Барсуки" о многом заставляют задуматься, Леонов - один из самых талантливых русских писателей, с ним хочется общаться через книги. Стиль, язык, душа, мысли - всё есть. И немного прекрасного, горького абсурда, без которого нет хорошей советской литературы (по моему, естественно, мнению).

Только у Проломных ворот наскочил Дудин на какого-то, бежавшего куда-то с креслом от ужаса приходящих времен.
– ... кто? Кто паляет!? – возопил Дудин, пугая кресло какой-то особенно восторженной решимостью лица.
– Ленин к Москве подступил... – прокричало кресло, отшатываясь от Дудина.
– Палят-то отколь?.. – всей грудью закричал Дудин, стараясь перереветь небо.
– ... со Вшивой горы... От Никиты-Мученика! По Кремлю разят... – проверещало кресло и побежало по кривым переулкам вглубь Зарядья, держась стены.

Беги, кресло, беги.